Хмурый товарищ нетерпеливо поддакивал и косился в сторону веранды, а тетя уводила его все дальше и дальше.

Глубоким вечером, когда гость уехал, семья вздохнула с облегчением. Мама и тетя Аня мыли посуду и вполголоса обсуждали события.

– Я так устала, – сказала тетя Аня, – этот долдон такой дурак.

– Да, я тоже притомилась, – ответила мама. – Вот подумай, когда мы бываем только свои, никаких усилий прилагать особенно не приходится: привычная пища, обычный распорядок дня, никакого официоза. А приехал новый человек, пусть даже свой, советский, – и все. Надо одеваться, причесываться, выпендриваться, готовить вкусняшки, особенным образом подавать эти вкусняшки, в общем, кошмар кошмарный. Да еще этот… как ты его назвала? Долдон?

И мама засмеялась своим звенящим смехом.

…Почему-то Иван очень хорошо запомнил ощущение освобождения, которое возникло у всех в тот вечер, когда уехал англичанин. А, может быть, это был и вовсе не англичанин, а, скажем, швед или какой-нибудь американец. Но после его отъезда все сразу задвигались, уселись на веранде за столом и потребовали чаю с тортом, который был куплен для иностранца и который тот не стал есть – холестерин. И хорошо, и ладно, и сами съели с удовольствием. В тот вечер все так были внимательны друг к другу, так быстро и любовно передавали чай, так старались угодить деду, который принял на себя основной удар – беседу с иностранцем на политическую тему, что Иван вскоре стал жонглировать чайными приборами и случайно уронил крышку от заварочного чайника. Обычно за такие оплошности за столом ему выговаривал кто-то из взрослых, чаще дед, но на этот раз никто не обратил внимания. Как давно это было! А ведь прав оказался иностранец! Социализм закончился, правда, не так быстро, как он предсказал, но и не длился вечно, как считал дед.

Следующая тетина запись в дневнике удивила Ивана. «Ванечка вечером расшалился и потерял над собой контроль. Это все заметили, но не стали пенять ребенку – он и так целый день был в напряжении». Вот, оказывается, как!

Иван всегда в детстве чувствовал себя защищенным. За ним стояла семья, целая группа любящих и любимых людей. Это была самая настоящая стена, за которую Иван мог спрятаться в случае опасности. Его не баловали, у него были обязанности по дому, и его проступки всегда вызывали ответную реакцию со стороны взрослых, но даже когда его ругали, он чувствовал, что интересен взрослым, что его мир – это тоже часть общей жизни семьи. И это было его самым большим богатством в детстве. Первая брешь в защищенности появилась, когда заболел дед. Иван запомнил белую больничную кровать, на которой полулежал-полусидел дед. Говорить ему было тяжело, и он больше слушал.

Ивана приводили к нему после школы, и мама предупреждала, чтобы он не утомлял больного, но дед просил рассказать, что нового было на уроках, и Иван увлекался, изображал в лицах смешные сцены, дед улыбался и, казалось, забывал о своей болезни. Он тогда выкарабкался, но стал уставать, часто ложился днем, и тетя Аня озабоченно прислушивалась к его тихому дыханию, стоя у закрытой двери его комнаты. А потом все пошло-поехало… Сплошные похороны и расставания. Иногда Иван думал, что это все компенсация за счастливое детство. Глупости, конечно. Вот теперь у него никого нет, кроме странной соседки по имени Наталья Голицына и ее маленькой дочки.

Во главе обширного, как футбольное поле, стола восседал Иван Ильич Горчаков. Вадим Игнатьев уже несколько раз видел его, но сегодня бы не узнал. Раньше он выглядел как-то по-другому: молодой человек в удобной спортивной куртке, светлых брюках и однотонной футболке. Теперь перед собравшимися предстал взрослый мужчина в строгом безупречном костюме, в рубашке в тонкую серую полоску и шелковом, сером же, галстуке. Впечатление подкреплял стоящий перед ним на столе ноутбук и стильные часы на левом запястье. За этим внушительным столом он был очень уместен, как будто только тем и занимался, что проводил серьезные переговоры. Совещание длилось около часа. За это время председательствующий не произнес и десяти слов. Он внимательно слушал выступающих, изредка делал какие-то пометки в лежащем перед ним блокноте и во время докладов разглядывал что-то, видное только ему одному, на экране ноута. Рядом с ним сидел немолодой мужчина, который, напротив, оживленно вступал в дискуссии, делал замечания и поправки, периодически приглашая Ивана присоединиться к общему разговору. По-видимому, этот мужчина не был членом коллектива, потому что обращались к нему как-то обезличенно. В начале совещания Иван не представил его, а просто указал на стул рядом с собой. Вадим почти ничего не понимал в разговоре: какие-то поставки, ассортиментный минимум, международные соглашения по золоту. Это было ему не интересно. Зато он спокойно мог наблюдать за реакцией окружающих. По правую руку от Ивана вольготно устроился в удобном кресле руководитель юридической службы Иван Ефимович Южный. Не привлекался, не находился, не участвовал, не женат, детьми не обременен, без долгов, с хорошим автомобилем и загородным домом. Есть сожительница – секретарь-референт финансового директора, которая тоже не привлекалась, не участвовала, ну и так далее. В общем-то, объект для Вадима не значимый. Но то, как он воспринял этого, никому не известного, человека, было в высшей степени интересно. Во-первых, когда вошел Иван, господин Южный встретил его в торце стола, то есть на том самом месте, куда сел владелец холдинга Иван. Стула рядом не было, и Иван что-то сказал своему телохранителю, который неподвижно стоял за его креслом на протяжении всего совещания. Тот, в свою очередь, прошептав какое-то распоряжение по рации, оттеснил Ивана Ефимовича Южного в сторону, открыл дверь перед служащим, доставившим еще одно кресло, к которому сразу и рванулся начальник юридической службы, видимо, решив, что оно предназначается ему. Не тут-то было! Телохранитель вновь отодвинул господина Южного от председательского торца и радушно пригласил ко второму креслу Неизвестного. Вот теперь Иван Южный пытался сохранить лицо и делал вид, что ничего особенного не случилось. Типа «не очень-то и хотелось». Каждое замечание Неизвестного он воспринимал в штыки, ироническая улыбка не сходила с его лица. А Неизвестный все выспрашивал, вызнавал, задавал каверзные вопросы о сборе золотых опилок, о маркетинговых исследованиях золотого рынка, в общем, вел себя раскованно и странно по-хозяйски.

Рядом с Южным восседал господин Флеров. Вадим незаметно заглянул в свои записи. Ага, Флеров Василий Павлович, заведует сетью магазинов. Сколько ему лет? На вид около шестидесяти, хотя, может быть, и меньше. Выглядит он как-то не очень: одышливый, одутловатый, какой-то рыхлый. Одет дорого и с претензиями на изысканность – шейный платок, запонки, конечно же, золотые, карманные часы на массивной цепочке. И говорит странно: то и дело слышится «милостивый государь, сударыня, покорнейше прошу» и так далее. Под купца, что ли, косит? Или просто в присутствии нового лица придуривается? Тоже интересно себя ведет, все время оглядывается, как будто хочет что-то разглядеть за стеной.

А напротив Виктория Эдгардовна. Красивая женщина, черт побери! Правда, красивая. Если сравнивать с Анечкой, то, конечно, Анечка моложе, но эта – дама. Ленивые грациозные движения, улыбка краешком губ, умные изучающие глаза, духи! Духи он унюхал, когда проходил на свое место рядом с Максимом Алешиным, и теперь все время водил носом в надежде поймать шлейф этого запаха.