— Да ты что? У меня завод, что ли? Иди к Веллеру и говори с ним, а меня не проси. А сейчас можешь дать сена или откажешь?

— Сена дай, а пилить не хочешь?!

— Вези лес, напилим. Вези сразу и лес, и сено!

Металлический завод делал веялки и собирал обозные брички. Поковки для них получали от нас. Будучи неоднократно на этом заводе, я заинтересовался маленькой одноэтажной пилорамой, даже подумывал, нельзя ли её заполучить для Промколонии, она бы выручала при простоях нашей большой пилорамы «Болиндер».

Вот о ней-то я и подумал, когда Лермо разговаривал с председателем. А что, если по этому образцу сделать? Только вот станины негде взять. А если сделать её разборную, с деревянными станинами на болтах да на растяжках?

Поделился своими мыслями с Голубцовым и уже совместно пришли к выводу, что эту идею можно претворить в жизнь. Набрасываем эскизы, Медведев рисует будущую пилораму.

К Лермо пришли тогда, когда получили принципиальное согласие ПВРЗ, лично Веллера — отковать и обработать коренной вал, да обточить и обработать маховик и большой шкив.

Наша идея понравилась и Лермо, и Серёдкину. Помощь такому колхозу, как колхоз имени Тельмана, сулила им получение от последнего не только сена, но и добрые отношения с председателем, уж не говоря о повышении престижа колонии.

Как бы проста ни была пилорама, но без чертежей сделать её нельзя. Делал их только ночью, днём не удавалось — было много текущей работы.

* * *

Несколько отвлекаясь от темы, не могу не привести одного письма, полученного мною как раз в это горячее и напряжённое время. Письмо от Матильды Иосифовны Черняк, сестры моей жены. Датировано оно 21 апреля 1946 года.

«Здравствуй, Митя! Ты меня прости, что я тебе так долго не писала. Мне это особо непростительно, так как я прекрасно понимаю и знаю по собственному опыту, что значат письма в такой обстановке».

Она, член партии с 1915-го года, активный участник Октябрьских дней в Москве, участник Гражданской войны, крупный партийный и советский работник нашей страны, провела восемь лет в лагерях как жена расстрелянного уральского рабочего-коммуниста, председателя Мурманского Окрисполкома Петра Горбунова (реабилитированного посмертно).

«Но, к сожалению, во-первых, я очень замоталась, а во-вторых, настроение у меня по некоторым причинам настолько отвратительное, что писать просто не могу. Дина мне показала твоё последнее письмо, где ты пишешь, в частности, о работе по конструированию агрегата. Откровенно говоря, я просто восхищена тобою, твоею работоспособностью и многосторонностью (вплоть до кружков художественной самодеятельности). Это значит, что когда ты, наконец, выйдешь за частокол, перед тобою откроются очень широкие перспективы в работе. Ведь шутка ли сказать, какой размах приобретает сейчас строительство нашего народного хозяйства, в частности в металлургии. И я уверена, что это время (т. е. конец твоим мытарствам) наступит очень скоро. Я, правда, последние годы научилась очень скептически относиться ко всякого рода обещаниям и надеждам, но на этот раз мне кажется, что есть все основания надеяться. Я, конечно, считаю, что никакого «общего решения» пока ждать не приходится, а нужно пробиваться самому. А так как под лежачий камень вода не течёт, то нужно самым активным образом стараться сдвинуть этот камень с места. И делать это нужно и отсюда и оттуда.

Несколько слов о себе. Работа у меня отвратительная, никакого интереса я к ней не питаю, а наоборот — ненавижу. Но выбирать мне сейчас не приходится. Живётся, конечно, нелегко».

Конечно, нелегко. Освободившись, она не получила права жительства в Москве и Ленинграде. Устроилась работать под Москвой в качестве агента по снабжению. Всё время в разъездах, опять урывками встречи с детьми, которых не видела долгих восемь лет. Она уже не верит в возможность «общих решений» в отношении невинно осуждённых и страдающих людей. Но надеется, что настойчивые напоминания о себе всё же могут что-то изменить. Нужно только «двинуть лежачий камень с места». Она даже не предполагает, что этот камень будет сдвинут только через десять лет волею партии и народа. Да прости гея ей эта ошибка. Она верила торжество справедливости, она верила партии Ленина, которой отдала свою жизнь.

* * *

На разработку чертежей ушёл месяц упорного труда.

Приступили к изготовлению пилорамы в натуре. Трубник, Овсянников, Кошелев, Оберлендер, Миллер, Хрунков, Энтальцев, Васильев удивляют не только меня, но и надзирателей. Все вечера, до поздней ночи они в цехе. Нет такого узла пилорамы, который не претерпел бы в процессе изготовления ряд существенных изменений и против чертежей, и против образца — работающей пилорамы на Металлическом заводе. Как будто сговорились каждый день отмечать чем-то новым, оригинальным. Нет нужды конкретизировать всё, что внесли они в создание «Колхозницы». Это специальный вопрос. Но промолчать об этом было бы большой несправедливостью. Ведь не сговаривались мы, а работали вечерами, никто нас не торопил и не обязывал сроками, а мы спешили, никто нам за это ничего не обещал, а мы отдавали все свои силы, знания, умение сделать «Колхозницу» красивее, удобнее в работе, крепче.

И сделали. Без конструкторского бюро, без ОТК, без нормировщиков и сметчиков. Два месяца творческого горения, упорного труда — и пилораму начали устанавливать для опробования.

Каким большим стимулом для человека является правильно поставленная перед ним простая и понятная задача! Стремление осуществить её объединяет людей, роднит коллектив. И он стремится достичь этой цели, забывая о себе, думая лишь о том, что достижение её принесёт радость многим людям.

Полагаю, что меня не осудит читатель, если я работу коллектива над пилорамой назову подвигом, воспользовавшись рассуждением о последнем О. Гончара: «Есть подвиги такие, которые лежат на поверхности, всем видны, сразу взяты на учёт, а есть такие, которые совершаются совсем негромко, почти незаметно, наедине с собственной совестью. Мир о них не оповещён, медали за них не отлиты, носит их человек в себе как тайну души своей, как знак того, что и ты чего-то стоишь. И если есть за ним подвиг, то скорее внутренний, ни в каких реляциях не зафиксированный, подвиг скромной души, которая не раз самоё себя пересиливала, не раз над собой подымалась».

Пробный пуск на несколько дней омрачил нашу жизнь.

Обкатали пилораму вхолостую. Подаём первое бревно и вдруг — треск и грохот, пилорама запрыгала, словно пыталась оторваться от земли. Полетел чугунный противовес коренного вала. Отливка оказалась некачественной. Излом с пузырями и включениями формовочной земли. «Удружили» металлисты.

— Им печные дверки да вьюшки отливать, а вы им противовесы дали изготовить, — заворчал всегда спокойный и немногословный Кошелев.

Делаем