на этот факт указывается уже в справке-заместителе из ЦА ФСБ, то это – просто данность, которая не может использоваться в каком-либо негативном ключе при рассмотрении вопроса о подлинности. Но и объяснение этому факту найти весьма легко. По распространенной практике тех лет, особо секретные сведения определенного рода часто вносились в документы от руки. Наиболее распространенной была практика печатания тела документа на пишущей машинке со специальными пропусками, куда затем определенные слова особо доверенным человеком вписывались вручную[1146]. Однако некоторые документы были настолько деликатны, что автор вообще отказывался от услуг машинистки и полностью диктовал доверенному человеку текст письма, которое составлялось в одном экземпляре[1147]. Исполнение в 1959 г. записки о такой теме, как Катынь, от руки и в единственном экземпляре – вполне естественно и даже ожидаемо.

Сравнение штампов на записках В. Е. Семичастного (слева) и А. Н. Шелепина (справа). Заметен дефект буквы «и» в слове «Общий».

Много ложных утверждений было сделано отрицателями относительно штампов 1965 г. на записке 1959 г. Для большинства из них это верный признак подделки. Однако штампы эти полностью соответствуют практике 1950—1960-х гг. Как правило, документы (как просто письма, так и служебные записки и прочее), направлявшиеся в ЦК КПСС, проводились через т. н. Общий отдел, а именно через его 3-й сектор, ответственный за прием, учет и рассылку документов[1148]. По прибытии в 3-й сектор на документ ставился штамп, состоявший из трех элементов (трех отдельных штампов, объединенных в один): 1) рамочный штамп входящей документации 3-го сектора с датой получения документа; 2) порядковый входящий номер; 3) пункт назначения документа (например, 1-й сектор – документы для Президиума ЦК, 2-й сектор – документы для Секретариата ЦК, 6-й сектор – архив Политбюро/Президиума; иногда появлялись другие пометки, например «Контроль» или «Снят с учета»).

Однако некоторые документы изначально миновали 3-й сектор – вероятно, по причине срочности и/или особой важности на данный момент времени. Они, по-видимому, напрямую вручались ответственным за вопрос секретарям ЦК и затем, вероятно, хранились в сейфе у начальника Общего отдела. Пример такого комплекса документов – обширная переписка КГБ и ЦК 1950 – начала 1960-х гг. о сыне Сталина Василии, значительная часть которой одной партией пришла в 3-й сектор 11.12.1964 и была перенаправлена в 6-й сектор, то есть официально сдана в архив[1149]. На первых страницах документов здесь стоят не своевременные штампы Общего отдела (например, 1955 г.), а именно штампы 1964 г. с прямым перенаправлением документов в архив, что означает, что изначально они миновали «обычный» путь документов, поступающих в ЦК.

То же самое случилось с запиской А. Н. Шелепина. Она была «легализована» в 3-м секторе 09.03.1965 как часть пакета документов, в который входила и вышеупомянутая записка Семичастного от 19.03.1962.

Хронологический принцип передачи таких пакетов документов (почему в конкретные дни передавали конкретные документы) неясен. Гипотеза директора АПРФ А. В. Короткова о том, что передача записки Шелепина связана со скорым уходом заведующего Общим отделом В. Н. Малина, в сейфе которого, вероятно, хранилась записка[1150], может быть верна (хотя тот ушел только в августе[1151]), особенно учитывая помету заведующей 6-м сектором Т. К. Силиной «По распоряжению т. Малина В. Н.» на обратной стороне последнего листа записки, но она необязательна для объяснения этого факта – достаточно того, что такие передачи партий документов регулярно осуществлялись.

Итак, 09.03.1965 записка А. Н. Шелепина была зарегистрирована под входящим номером «0680» в 3-м секторе Общего отдела ЦК КПСС. Поскольку документ не был актуальным, т. е. не должен был рассматриваться на совещании Президиума, а предназначался для архивного хранения, то в качестве пункта назначения в документе работники 3-го сектора проставили «6-й сектор», т. е. архив Политбюро/Президиума. В 6-й сектор документ прибыл из 3-го сектора 16.03.1965, о чем свидетельствует штамп на обороте последнего листа. 20.03.1965 на документе был проставлен легкоузнаваемый восьмиугольный штамп 6-го сектора с входящим порядковым номером 6-го сектора «9485»[1152], что означало, что записка официально отложилась в архиве Политбюро/Президиума. В штампе также было указано, как это делалось и с другими подобного рода документами, что документ – 1959 г. Аналогичный бюрократический путь проделала записка В. Е. Семичастного, на которой стоят такие же штампы и отметки.

Таким образом, «странная» на взгляд некоторых неспециалистов делопроизводственная атрибутика записки А. Н. Шелепина полностью объясняется делопроизводственной практикой ЦК КПСС 1950—1960-х гг. и соответствует другим архивным документам той эпохи, что является дополнительным подтверждением подлинности документа.

В описании А. Н. Шелепиным катынского преступления есть неточности, при анализе которых необходимо всегда помнить о двух ключевых моментах. Во-первых, у него была сугубо практическая задача – избавиться от конкретных ненужных дел, а не точно изложить/расследовать всю катынскую историю. Во-вторых, он, как сам упоминает, был всего лишь несколько месяцев на посту, детальных сведений «из первых рук» о катынском деле не имел, специалистом по документации о военнопленных и узниках тюрем не являлся. Сведения он черпал, в частности, из выписки из постановления Политбюро от 05.03.1940 о расстреле военнопленных и узников тюрем, посланной ему 27.02.1959, и из протоколов тройки, которые хранились в КГБ.

Утверждение А. Н. Шелепина, что кто-то подложил ему записку на подпись, выглядит маловероятным и, скорее всего, является защитным маневром – он явно имел «независимую» информацию о катынском деле, как свидетельствует посланная ему выписка. Да и маловероятно, что такой текст сочинен архивистом КГБ. Поэтому, вероятнее всего, он продиктован самим А. Н. Шелепиным. Информация о конкретных деталях расстрельной операции могла бы быть им получена, если бы на то была надобность – можно было бы опросить старых сотрудников. Но он не собирался решать задачу катынского дела, поэтому ограничился сжатым изложением информации – и при этом допустил ошибку: написал о расстреле в т. ч. и в Старобельском и Осташковском лагерях военнопленных, тогда как в них самих военнопленных не расстреливали. Но точность в таких деталях и не была важна в контексте поставленной задачи.

То же можно сказать о том факте, что А. Н. Шелепин назвал «учетными» все дела, хранившиеся в архиве. Строго формально, у узников тюрем и не могло быть «учетных» дел – только у военнопленных. Как уже было указано, председатель КГБ не был специалистом по этому вопросу и не должен был ориентироваться в таких тонкостях – неформальное название «учетные дела» могло подходить, с его точки зрения, по смыслу для описания более 21 тыс. дел с учетными материалами (существование которых, как мы видели, подтверждается другими документами). Во-вторых, возможно, он ошибочно считал вообще всех расстрелянных изначально пленными или интернированными (на что намекает буквальное прочтение текста). Понятно, что сам А. Н. Шелепин не проверял более 21 тыс.