дел на принадлежность их военнопленным или арестованным. Для поставленной задачи это было совершенно неважно.

Относительно названной им цифры (21 857 человек) можно сказать, что она, возможно, взята из протоколов тройки и соответствует числу вынесенных смертных приговоров. Но нельзя утверждать, что она абсолютно точно соответствует числу в действительности расстрелянных, поскольку несколько десятков человек из числа приговоренных по разным прозаическим причинам в последний момент все же убиты не были[1153].

Отрицатели, конечно же, используют объяснимые неточности А. Н. Шелепина в качестве ложного доказательства фальшивости его записки. Однако самым, пожалуй, излюбленным «признаком фальшивости» для них является то, что он говорит о «Постановлении ЦК КПСС от 5 марта 1940 года», а не о «постановлении Политбюро ЦК ВКП(б)». Однако этот анахронизм с точки зрения делопроизводства 1950—1960-х гг. не являлся даже формальной ошибкой.

Во-первых, решения Политбюро ЦК автоматически были решениями «всего» ЦК, выразителем воли которого считалось Политбюро. Формулировка «ЦК ВКП(б) постановляет» была стандартной для решений Политбюро[1154]. Во-вторых, именование ВКП(б) (бывшей таковой до октября 1952 г.) «КПСС» чрезвычайно часто встречалось в документах именно этого временного периода. Так, 21.03.1953 Президиум ЦК КПСС отменил «решение Партколлегии КПК от 29 декабря 1948 года об исключении т. Жемчужиной П. С. из членов КПСС как неправильное» и восстановил ее «членом КПСС» [1155]. С. Н. Круглов и И. А. Серов писали 10.12.1953 Н. С. Хрущеву о реабилитации родственников лиц, по «Ленинградскому делу» «осужденных и высланных в ссылку Военной Коллегией Верховного Суда СССР и Особым Совещанием МГБ по Ленинградскому делу в 1949—51 годах»[1156]. Из них до осуждения «36 человек работали в Ленинградском обкоме и горкоме КПСС, а также в областном и городском исполкомах, 11 человек – на руководящей работе в других обкомах КПСС». Д. Е. Салин сообщал в ЦК КПСС 14.03.1955 о работе отдела по спецделам Прокуратуры СССР по реабилитации граждан во второй половине 1954 – начале 1955 г.[1157], упоминая, что «инструкторы Московского Комитета КПСС Колкер Клара Иосифовна, член КПСС с 1922 года, Бабина Мина Ефимовна, член КПСС с 1917 года, Прищепчик Лидия Антоновна, член КПСС с 1917 года, второй секретарь Ногинского ГК КПСС Астанкова Елизавета Васильевна, член КПСС с 1917 года, инструктор Дзержинского райкома КПСС г. Москвы Прищепчик Марина Антоновна, член КПСС с 1919 года» были приговорены в 1938 г. к разным срокам заключения[1158]. Р. А. Руденко 20.08.1955 сообщал в ЦК КПСС о реабилитации И. Белова, который «состоял в КПСС с 1919 года» и о том, что его ходатайство о дополнительных показаниях было изъято Н. И. Ежовым (расстрелянным в 1940 г.) «и скрыто от ЦК КПСС»[1159].

Естественно, имеются и подобные документы авторства А. Н. Шелепина. Вместе с Р. А. Руденко он извещал ЦК КПСС о реабилитации Г. Гринько (28.04.1959), «бывшего члена КПСС с 1920 года, осужденного 2—13 марта 1938 года», которого заставили заявить, что заговорщиками были «бывшие секретари Днепропетровского и Донецкого обкомов КПСС Хатаевич и Саркисов»[1160]; И. Зеленского (28.04.1959), «бывшего члена КПСС с 1906 года», и В. Иванова (28.04.1959), «бывшего члена КПСС с 1915 года», осужденных к расстрелу в 1938 г. [1161]; А. Енукидзе (12.09.1959), «бывшего члена КПСС с 1898 года и члена ЦК КПСС», осужденного к расстрелу в 1937 г. в частности за организацию «группового террористического акта над руководителями КПСС». Авторы отмечают, что «решением Пленума ЦК КПСС от 5–7 июня 1935 года Енукидзе выведен из состава ЦК и исключен из партии за политико-бытовое разложение», но «согласно стенографическому отчету ЦК КПСС, никто из выступавших на нем не говорил о бытовом разложении Енукидзе»[1162].

Как видно, большая часть отрицателей довольно плохо знакома с советскими документами. Это выражается и в непонимании терминологии, используемой в них. Так, Ю. И. Мухин утверждает[1163], что акт от 25.10.1940 об уничтожении архивных документов Особого отделения Старобельского лагеря и среди них 4 031 учетного дела на военнопленных противоречит записке А. Н. Шелепина. Он и не подозревает, что в лагерях было два вида учетных дел: дела 2-го, учетно-регистрационного отделения (УРО), и дела Особого отдела (т. е. контрразведки), которые изначально основывались на копиях опросных листов, составлявшихся УРО, но которые велись Особым отделением независимо от учетных дел, хранившихся в УРО, а значит, и сожженные дела не имели прямого отношения к делам, хранившимся в 1959 г. в архиве КГБ[1164].

Можно привести еще немало примеров второстепенных аргументов отрицателей вроде утверждения, что термин «советские органы власти» не мог появиться в советских или вообще русскоязычных документах (при этом игнорируются примеры обратного, такие как протест заместителя Генерального прокурора СССР полковника юстиции Е. И. Варской по делу В. Г. Мороза от 08.03.19 57[1165] или протокол к договору между СССР и Финляндской Республикой о передаче в аренду советской части Сайменского канала и острова Малый Высоцкий от 27.09.1962[1166]), но, обобщая, можно отметить, что все они основаны на некомпетентности, плохом знании истории, ложном понимании текста, нежелании искать контрпримеры утверждениям о «невозможности» чего-либо.

В ответ на примеры указанных отрицателями «признаков» в других советских документах некоторые отрицатели выдвигают новый аргумент о том, что, вероятно, и можно объяснить каждую особенность катынских документов по отдельности, но именно комбинация этих особенностей якобы абсолютно невероятна (и далее приводятся чрезвычайно малые числа, выражающие эту «невероятность»).

При этом негационисты допускают сразу несколько ошибок. Во-первых, ни один из них пока не проводил статистических исследований по якобы признакам фальшивости на сколько-нибудь репрезентативной выборке документов, так что предъявляемые в такого рода аргументах цифры просто выдуманы. Во-вторых, даже при наивном перемножении вероятностей различных признаков необходимо твердое обоснование независимости перемножаемых вероятностей друг от друга. Между тем многие особенности катынских документов могут быть связаны между собой прямо или косвенно. Например, отсутствие числа месяца на записке Л. П. Берии с большой вероятностью связано с наличием более раннего варианта (отсутствие контроля «дата – номер» хотя бы на уровне регистрирующего документ, поскольку он уже зарегистрирован), с этим же автоматически связан и «сбой» в последовательности номеров записок. Вероятности появления этих признаков уже нельзя перемножать между собой.

Но основная проблема – в самом использовании такого наивного подхода, как если бы история была спортлото. Если и применять теорию вероятностей для исторического анализа, то в байесовской форме, когда учитывается весь релевантный исторический контекст в виде апостериорной вероятности, которая должна включать в себя, например, факт чрезвычайной редкости строго доказанных фальшивок в официальных российских архивах (где они появляются в основном как трофейные документы вроде известного сообщения агентства «Гавас»); подтверждение подлинности катынских документов, включая анализ машинописи и