что в городе стало известно о планах Альфонса жениться. Банкир Бройер хотел породниться с фабрикантом Мельцером. Эта информация вполне могла подтолкнуть лейтенанта к тому, что вопреки всем прошлым конфузам он вновь стал рассматривать Элизабет как выгодную партию. Но вполне возможно, все было иначе: необязательно приписывать человеку только плохое. Быть может, фон Хагеман осознал, что Элизабет – женщина, которая ему нужна.

Женщина, которая нужна…

– Давно хотел спросить тебя, мама. Что тебе вообще известно о Мари?

Алисия удивилась вопросу сына и взглянула на него с легким беспокойством:

– Почему тебя это интересует?

Тогда он рассказал о найденной Китти в Париже фотографии матери Мари и Якоба Буркарда.

– Якоб Буркард? Ты уверен, Пауль? Это очень странно… Иоганн рассказывал, что Мари незаконнорожденное дитя одного из служащих. О матери лишь однажды упомянул, что она вела безалаберный образ жизни. Что была художницей. По крайней мере, считала себя таковой. Но отец Мари, кажется, был порядочным человеком, поэтому Иоганн всегда присматривал за девочкой. В сентябре прошлого года он предложил взять ее на кухню помощницей. Так она и сделала.

– А имя служащего он не называл?

Алисия вздохнула. Она не помнит. Мари зовут Хофгартнер, но, кажется, это имя матери.

– Так и есть, – подтвердил Пауль. – Луиза Хофгартнер, так ее звали. Скажи, что ты знаешь о Якобе Буркарде? Не он был отец Мари?

– Почему именно сегодня мы должны копаться в прошлом, Пауль? – неохотно ответила мать. – Китти вернулась, к тому же в доме родилось прелестное дитя. Сегодня радостный день.

– Пожалуйста, мама, – настаивал он.

Алисия потерла виски – признак надвигающейся мигрени – и выразила недоумение по поводу странного любопытства сына.

– Ну, расскажи, мама, – старался подольститься Пауль и взял руки матери в свои. – Или есть что-то, чего мне знать не положено?

– Какая ерунда!

Алисия иногда видела этого Якоба Буркарда, когда они с Йоанном только поженились. Среднего роста, очень худой человек с мечтательными темными глазами. Родом он из Тироля, если она правильно помнит, происходил из бедной крестьянской семьи, робкий, не знавший общества человек. Уже одно то, как он был одет, выдавало в нем простака, и Алисия была рада, когда он перестал приходить к ним в дом.

– Но он был первоклассным конструктором, – вставил Пауль. – Иначе отец не сделал бы его своим партнером.

Да, она подтвердила это. Отец основал фабрику совместно с Якобом, Буркард отвечал за станки, отец – за ведение дел.

– Однако со временем Якоб становился все более неудобным. Что там у них произошло, я точно не знаю. Но Иоганн все больше на него злился.

После очередной бурной ссоры Буркард уехал на время за границу.

– Не во Францию ли?

Алисия не знала, куда именно. Вернулся он больным.

– Он и раньше злоупотреблял алкоголем, – с сожалением заметила Алисия. – Видимо, постепенно довел свою печень. И умер в мучениях.

– Он не оставил потомства?

– Говорили, что у него дочь. По слухам. Думаю, я услышала об этом от дам благотворительного общества.

– Если у него действительно есть дочь – даже если и незаконнорожденная, – она является наследницей Якоба Буркарда, не так ли?

Алисия пристально посмотрела на сына:

– Наследница? А что наследовать после Якоба Буркарда?

– Ну как же – его долю на фабрике.

Алисия с улыбкой покачала головой. Неужели ее сын думает, что папа дело своей жизни отдал бы какому-то алкоголику? Нет, Буркард к тому моменту уже давно продал свою долю. К сожалению, деньги он растранжирил – пытался вкладываться в какие-то бестолковые изобретения, а остаток спустил на шнапс.

– Тогда… у Буркарда, когда он умер, ничего не осталось?

– Во всяком случае, не фабрика Мельцера, – улыбнулась Алисия. – Ты доволен?

Пауль кивнул и поблагодарил. Теперь ему нужно к отцу, тот просил об этом по телефону. Придет ли он к обеду, зависит не от него.

– Пауль?

Он уже взялся за ручку двери и теперь неохотно обернулся.

– Да, мама?

– Не изводи отца старыми историями. Он не любит про это вспоминать. А сейчас и так забот невпроворот.

– Конечно, мама. До вечера…

В холле этажом выше были слышны возбужденные голоса сестер, обсуждавших платье для помолвки. Голос Мари тоже иногда доносился – спокойный, приветливый и уверенный. Глубокая грусть завладела Паулем. Он все острее чувствовал, что другой нет, что Мари – женщина, которую он любит, которая предназначена ему. Черт возьми, он по всем правилам сделал предложение, а эта гордячка просто отказала. Она думает, ему легко переступить через все условности? Признаться в любви? С момента их ссоры в Париже она держала себя подчеркнуто вежливо, взгляд пренебрежительный, даже враждебный. Ему было больно терпеть подобное презрение. Еще хуже становилось от мысли, что она с ним попросту играет. Неужели он так в ней ошибся? Нет, не может быть. Сердце подсказывало, что и она его любит.

На улице шел сильный майский дождь, но Пауль решил пойти пешком. Старые деревья в парке утопали в белесоватой дымке, тюльпаны и нарциссы на клумбах опустили головки и роняли свои лепестки на незабудки и пестрые анютины глазки. Аромат цветов мешался с запахом опавшей листвы и мокрой земли. Природа обновлялась, старое увядало, почки лопались, высвобождая тысячи ростков и листочков. Пауль любил это время года, он глубоко вдохнул аромат пробуждающейся жизни и почувствовал, как в нем нарождается теплая, счастливая надежда.

46

– Как крысы, – сказала повариха и налила себе кофе из голубого эмалированного кофейника. – Сбежали с тонущего корабля, серые бестии. А теперь, когда он снова на плаву, вылезли из своих дыр.

Мари понимала, о чем говорит Брунненмайер, Ханна же испуганно посмотрела на большие кухонные шкафы и спросила, живут ли там крысы.

– Конечно, – проворчала повариха. – Одна сидит в красной гостиной и оглаживает свои усы. Других пригласили в четверг на ужин.

В красной гостиной ждал аудиенции лейтенант фон Хагеман, Гумберт относил ему кофе и нежный бисквит. И задержался наверху на случай, если господа вдруг пожелают еще что-нибудь. Гумберт симпатизировал грубоватой поварихе, всегда был на ее стороне. Брунненмайер тоже нравился этот необычный молодой человек, она сама воспитала троих сыновей.

– Я услышал, как лейтенант сказал: «Я очень обидел вашу дочь, но она меня простила».

Он весьма искусно и потому очень смешно изобразил голос и жестикуляцию лейтенанта. Тот говорил очень высокопарно. Что он переживал недели и месяцы и лишь надеждой жил все это время.

– Надеждой, что госпожа его пожалеет, – хихикнула Августа.

– Нет, – возразил Гумберт с наигранно мрачной миной. – Он надеялся, что начнется война, и он положит свою молодую жизнь