причины не ходит на работу, увольняют. Желающих получить место на моем предприятии много.

Хунцингер ответил молчанием. Скорее всего, он догадывался, чем обернется этот разговор, ведь они были знакомы более тридцати лет. Но, видимо, несчастный человек беспокоился за сына и жену. Макс Хунцингер был насадчиком в прядильном цехе, жена Хунцингера тоже раньше работала там – заправщиком машины. Насколько Мельцеру было известно, она была хорошей работницей, но постепенно у нее ослабло зрение, и ее с меньшей зарплатой перевели в упаковочный цех. Макс Хунцингер был известен как болтун и отличался плохим поведением, он не раз получал предупреждения и не был уволен лишь стараниями отца.

Должно быть, Макс Хунцингер тайно стал членом рабочего союза. Но жил с родителями в рабочем поселке, где Мельцер не хотел видеть никаких социалистов. Пьяницам, воришкам и членам социалистических союзов нечего было делать в поселке, и это старый Хунцингер должен себе уяснить.

Мельцер поднялся к себе в бюро и опять почувствовал неприятную боль в груди. Надо ходить помедленнее, не прыгать через ступеньку, ему уже не двадцать. В бюро никого не было, и неудивительно: уже половина седьмого, все ушли домой. А где Пауль? Тоже отправился домой?

Иоганн подошел к окну и посмотрел на ворота. Все еще стоят там. Женщины, которые были готовы приступить к работе, и пикетчики, преградившие им путь. Надо вызвать полицию, это, конечно, вызовет скандал, и назавтра все будет в газетах. Но так он спасет дополнительную смену. Хотя бы частично, поскольку придется ждать, пока запускают машины. Проклятие. При этом неминуемо возникнут проблемы, и снова что-нибудь выйдет из строя, и именно сейчас, когда за ремонт заплачена куча денег. В среду должен быть упакован и загружен в поезд заказ для англичан. Ткацкий цех работает в полную силу, им нужны нитки. Просто отчаяние! Рабочих эти заботы не волнуют, они приходят, делают свое дело и получают зарплату. Ни бессонных ночей, ни страха, что все рухнет, ни ответственности за сотни людей, ни принятия решений в духе «быть» или «не быть». Но бастовать, бездельничать и требовать повышения зарплаты – это они могут.

Иоганн хотел отойти от окна и позвонить, но заметил возле ворот какое-то движение – какую-то суматоху, возможно, драку, точнее сказать было трудно. Ворота под напором толпы распахнулись, и людская масса хлынула на территорию фабрики. Они опомнились? Иоганну показалось, что пикетчики сдались и отошли в сторону, лишь некоторые, ругаясь, махали руками, но больше ничего не происходило.

Мельцер не мог больше оставаться в пустом административном здании, он спустился, вышел во двор и схватил одну из проходящих девушек за руку:

– Что случилось? Куда все бегут?

Она была молоденькая, не старше восемнадцати, на лице ужас от столь близкого контакта со строгим директором.

– Мы идем на работу, господин директор. И большое спасибо, господин директор. А теперь мне нужно идти, чтобы не опоздать…

Большое спасибо? За что? Он поднялся на крыльцо, чтобы не стоять на пути у тех, кто шел на смену, и рассматривал их лица. На них читалось облегчение, некоторые рабочие даже смеялись, таких, кто выглядел бы испуганно или виновато, было немного. Что, черт возьми, произошло?

Когда суматоха улеглась, он решил пойти к воротам и расспросить привратника. Ему навстречу шли четверо мужчин, среди них – Пауль, он взволнованно говорил о чем-то со своими спутниками. Кроме него там были рабочие из прядильного цеха, один – Макс Хунцингер, другого звали то ли Бруннер, то ли Боймлер. Третьим был Йозеф Миттермаер, рабочий лет пятидесяти. По всей видимости, он и есть зачинщик забастовки. Мельцер пошел прямо к ним. Сейчас он все выяснит.

– Без обид, господин директор, – обратился к нему Миттермаер. – Мы идем на работу. Все хорошо.

– Все хорошо? – рассердился Мельцер. – Будут последствия, учти, Миттермайер!

– Понял вас, господин директор!

Молодые парни, как положено, сняв шапки, поздоровались так, как делали это всякий раз при встрече во дворе. Ни проронив ни слова, они прошли мимо и затерялись в цеху.

– Пойдем наверх, – приказал Мельцер сыну. Не расспрашивать же его прямо здесь. Хватит и того, что отпрыск лучше информирован о событиях, чем он сам.

Они молча поднялись на третий этаж, и Иоганн вновь ощутил боль в груди. Появилась одышка, и он дважды останавливался, наблюдая, как Пауль легко поднимался дальше.

– Отец, тебе нехорошо? У тебя лицо совсем серое.

Обеспокоенный взгляд Пауля действовал ему на нервы. Он не болен, никогда не болел, даже при гриппе ходил на фабрику. Он построил это предприятие, он управлял им, времени на отдых и болезни не оставалось.

Пауль пододвинул отцу кресло и достал из шкафа бутылку французского коньяка.

– Что происходит? – недовольно процедил отец. – Что ты со мной как со стариком?

Пауль спокойно наполнил два бокала и заметил, что старику он предложил бы не коньяк, а чашечку ромашкового чая.

– Нахал!

Мельцер сел и выпил коньяк залпом. Это была хорошая идея – он разом почувствовал себя лучше.

– Итак, что произошло? Ты вел переговоры с этими парнями? Надавал им обещаний?

Нет, не так. Пауль рассказал, что вышел за ворота, когда узнал, что там что-то затевают. Пауль был знаком с зачинщиками и вышел к ним. В конце концов, недаром он месяцами стоял с ними в прядильной у одного станка. Пусть и не подолгу.

– Мы потолковали, и я им сообщил, что не стоит устраивать всю эту возню ради пары пфеннигов. Тут они стали болтать всякую ерунду, которой наслушались на своих профсоюзных собраниях, а я спокойно слушал. А выслушав, пообещал похлопотать об оплате дополнительных смен.

Мельцер-старший готов был возмутиться, но Пауль пояснил, что это не было уступкой с его стороны, а лишь предложением. Ведь не он директор фабрики.

– И они согласились?

– Не сразу. И не все. Но женщины и некоторые мужчины, которые готовы были идти на работу, все сильнее напирали на ворота и в конце концов добились своего. А дальше все произошло очень быстро…

Мельцер наблюдал это из окна. Он выпил еще коньяку и ощутил приятную негу, теплом растекшуюся по телу. Вообще-то Пауль молодец. Не побоялся разворошить осиное гнездо, поговорил с рабочими и, не давая никаких обещаний, добился того, что все вернулись к работе. И до рукоприкладства не дошло.

– Зачинщиков мы уволим, – решил Мельцер-старший. – Это отродье необходимо убрать.

Пауль нахмурился, казалось, он был другого мнения, но промолчал – не хотел омрачать отцовскую похвалу. И кроме того, точка в этом деле еще не поставлена.

– Ты держался безупречно, Пауль!

– Спасибо, отец.

Помолчали,