Крейс некоторое время молчал. Казалось, он и впрямь серьезно обдумывает ее заявление.

– Но в последнее время вы почти ничего стоящего не печатаете, – сказал он.

– Отрицать не стану. У нас действительно не хватает пишущих людей.

– И тем не менее, – продолжал Крейс, – такое крупное издательство, как «Вашингтон Пресс», продолжает тянуть у вас из кармана денежки.

– Это бремя мы несем так давно, – сказала Нора, – что уже вполне привыкли.

– Вот что меня всегда просто поражало. Как можно привыкнуть к проекту, который с первого часа существования стоит своим создателям все больших и больших затрат вместо того, чтобы приносить им прибыль? Вы получили печатный станок и вместе с ним достаточно большой долг, записанный за его прежним владельцем, изрядным умником, который ухитрился обманом всучить станок вам, понимая, что для него самого это последний спасительный выход. В вашем случае тот банк во Флэгстаффе… ладно, теперь-то уж вы наверняка свой печатный станок выкупили, но ведь для типографии и редакции газеты необходимо помещение. Нужны люди, которые будут работать на этом станке. Нужны бумага, краска, чернила. Если вы серьезно относитесь к этому предприятию, то вы уже дважды за этот станок переплатили, ибо каждые несколько месяцев он требует ремонта. Механизм изнашивается. Рабочие узлы нуждаются в смазке. А между тем новые печатные станки куда лучшего качества давно уже делают в Чикаго; скорость их печати в два раза выше вашего. Вы же по-прежнему продолжаете бросать деньги на ветер, вы буквально истекаете деньгами, как истекает кровью свинья, зарезанная к воскресному обеду. Но этого мало! Оказывается, еще и крыша протекает! Или окно разбито! И деньги утекают, как вода. Не говоря уж о потере душевного спокойствия.

– Что ж, – сказала Нора, – вижу, что вы прекрасно в этом разбираетесь, поскольку постоянно имеете дело с «Горном».

– Не могу сказать, что постоянно имею дело с этой газетой, миссис Ларк. Она ведь, по-моему, в Эш-Ривер выходит?

– Разумеется. И на ее страницах вы предстаете всегда в самом выигрышном свете.

– А разве я этого не достоин?

Он внимательно посмотрел на нее. Интересно, подумала Нора, может, стоит рассмеяться прямо ему в лицо? Ведь это он, похоже, так шутит. Делает вид, будто «Горн Эш-Ривер» без его участия превратился из жалкого листка, выпускаемого поселением старателей, в грозный боевой молот, каким он является сегодня. Она отлично помнила тот день, когда Крейс впервые оказал «Горну» существенную поддержку. Эммет тогда как раз ездил в Эш-Ривер за типографской лентой. В «Горне» появилась фотография Мерриона Крейса и Бертранда Стиллса – они стояли рядом и сияли такими искусственными улыбками, что, по словам Эммета, можно было подумать, оба боятся не успеть вовремя добежать до уборной.

– Я полагаю, чтобы держать скот, требуются примерно те же расходные статьи, – сказала Нора. – Покупаешь телку – но ее нужно где-то поить и где-то пасти. А чтобы ее пасти и защищать от волков, нужно нанять людей. И тут она заболевает, подцепив «черную ножку», и умирает – ну, и какой доход она успевает за это время принести? Никакого. За нее с тех пор, как она с мычанием появилась на свет, приходилось только платить.

– Между прочим… весьма справедливо… отмечено, – заявил Харлан заплетающимся языком. Он был весь в поту, как больной холерой, и Нора чистой тряпицей вытерла ему лоб.

Крейс сидел, чуть наклонившись над столом и выбросив перед собой одну руку.

– И все-таки между выпуском газеты и разведением скота большая разница, – сказал он. – Скотоводство – дело вообще ни на что не похожее.

Явно ожидая реакции на свои слова, он снова сел поудобнее, но нужный ответ словно ускользал от Норы. Ей казалось, что торговля скотом все-таки очень похожа на любой другой бизнес.

К тому же ее все сильней начинало тревожить состояние Харлана. Она уже и так совершенно завралась, сказав, что Джози поехала за врачом, и вынуждена была себе напомнить, что Джози здесь совершенно ни при чем; девочка абсолютно не виновата в том, что здесь сейчас происходит – как, впрочем, и почти во всем, что она, Нора, без конца ставила ей в вину. Бедная Джози! Сейчас небось дрожит от холода и боли в темном амбаре. Слава богу, шея у нее, кажется, все-таки не сломана. А Док Альменара преспокойно спит у себя дома и не подозревает, как он он здесь необходим. Ведь никто за ним так и не поехал…

– Мистер Крейс, если вы не хотите, чтобы наш шериф умер у вас на глазах, то вам, по-моему, самое время съездить за Доком, а не делать вид, что состояние Харлана вас совершенно не волнует.

– Хорошо, но давайте все же дождемся возвращения мисс Кинкейд, – сказал Крейс.

О господи! Наверное, все-таки следовало раньше все рассказать. Почему бы, собственно, и нет? Объявить перемирие, прервав этот невольно возникший опасный спор, и просто сказать: я оставила раненую девушку в амбаре, чтобы не расстраивать маленького сына, и уж теперь-то у вас, мистер Крейс, хватит порядочности, я надеюсь, чтобы немедленно поехать за доктором. У него, похоже, вполне мужской характер, так что он, скорее всего, поедет.

Однако Крейс остался верен себе и снова заговорил:

– Знаете, моя матушка однажды пошла к предсказательнице. К настоящей. Это еще в Лондоне было. Мать была из семьи портового трудяги и замуж за моего отца вышла, когда ей всего шестнадцать исполнилось. В общем, пошла она к цыганке, которая в тяжелую минуту роженицам и молодым матерям помогала, и спросила у нее, что выйдет из того ребенка, которого она носит во чреве. И цыганка сказала, что если я к десяти годам не умру, то стану королем. Представляете? Молодая девчонка, дочка докера, и ей такие вещи говорят! Естественно, она восприняла эти слова буквально и, ликуя, помчалась домой по узким темным лондонским улицам, чтобы поскорей сообщить моему отцу, уже тогда полуслепому: «Альберт, наш сын будет королем!»

* * *

– А мой отец – при всех его недостатках: любви к виски и состязаниям в дартс, – был человеком мягким, уступчивым, легко поддающимся влиянию. И потом он всегда был готов доставить удовольствие моей юной матери, поскольку весьма болезненно чувствовал ту двадцатипятилетнюю пропасть, что их разделяла. Он всегда обращался с матерью так, словно она случайно спустилась к нему с небес, но толком этого так и не осознала, а потому в любую минуту может и улететь.

Короче, они приняли за чистую монету утешительную ложь насчет моего великого будущего, преподнесенную матери той цыганкой. И до того дошли, что стали людям об этом рассказывать – хотя те не особенно-то их в этом заблуждении поддерживали, да смилуется над ними Господь. И эти два сумасшедших католика, мои отец и мать, ходили туда-сюда вдоль причалов и толкали перед собой самую лучшую детскую коляску, какую только сумели купить или украсть, и в этой коляске был я, разодетый так, словно я вообще из другой семьи. Ей-богу, дамы частенько подходили к моей матери и спрашивали, у кого это она нянькой служит. Вот какая замечательная была у меня коляска. Но моя мать от таких вопросов ни разу не смутилась, не дрогнула, да ей и вообще не было свойственно чего-то стыдиться. Глазом не моргнув, она смело отвечала дамам: наш сын будет королем. И отец ей это позволял. Он вообще во всем ей потакал, что, конечно же, дорого ему обходилось, поскольку приятели в пабах откровенно над ним издевались. А потом родились мои братья, и они всегда донашивали мои старые башмаки и потрепанные свитерки, из которых я вырос. В то время как я красовался в новых джемперах, новых шапках и в новых блестящих башмаках. И гулять меня водили в те же парки, что и детей джентри, потому что мать вбила себе в голову, что единственная возможность для ребенка из такой бедной семьи, как наша, стать королем – это жениться на принцессе. Вот в полном соответствии с собственной логикой она и старалась держать меня поближе к дворянам, уверенная, что предсказание цыганки непременно сбудется. Когда она умерла, мне и девяти лет не исполнилось – и более всего ее, должно быть, ужасала мысль о том, что вместе с ней погаснет надежда на мое великое будущее. Ведь мой отец, хоть он и очень ее любил, был человеком простым и начисто лишенным честолюбия, так что вряд ли можно было рассчитывать, что теперь, оставшись один с четырьмя детьми, он станет заботиться только о моем будущем. Подозреваю, немало ночей он провел без сна у постели жены. И дал ей немало неосуществимых обещаний.