Вокруг Старого Кладбища всё засияло скорым возрождением природы. Солнечная берёзовая роща только-только зазеленела нежными листьями. От белых и зелёных цветов у Жени захватило дыхание. Молодые деревца росли рядом с большими берёзами. Земля ещё не просохла, по ночам холодало, но природную силу жизни, её неустанное воскрешение не могли объяснить никакие древние книги.

– Зачем так далеко встали? – обратился Егор к тысяцкому возле автобуса.

– А зачем на всю округу мотором шуметь? Хорошо, если до сих пор ещё никто не услышал. Выезжать в Пустошах на новое место и торчать на виду – шею зря подставлять.

Он подозвал водителя и ещё двух человек и раздал указания, как лучше охранять автобус. Егор вернулся к Жене. Она водила ладонью по гладкой коре с тёмными пятнами.

– Погляди, Егор, через эти чечевички дерево дышит, а зимой их закрывает, так и от холодов бережётся.

– Угу… – пробурчал он, – этот Василий у Сергея пригрелся, как ручной пёс. Только вот спусти этого пса с поводка, таких дел натворит, за год не расхлебаешься. Это из-за их вылазок я в Поднебесье торговать перестал, в Доме на рынке мне руки не подавали, с городничим Витоней рассорился: выставили наш караван за ворота. Да, что говорить, одного слуха о христианских подрывах хватает, чтобы на Большой Мен не попасть – это наш дорогой Волкодав Василий устроил. Или думает, что торговое дело пустое и слово купеческое – ерунда?

– Зря ты себе, Егор, среди язычников друзей ищешь. Слухи про нас они же и распускают, что детей в воде топим, что за ересь сжигаем, что Невегласе заставляем силой креститься. Из-за таких грязных сплетен мы и при Ване друг другу не доверяли, и при Берегине между нами вражда. Так уж выходит, что страх за год-другой на доверие не перековать. Без Домовых и их Большого Мена до сих пор выживали и дальше как-нибудь проживём.

– Легко тебе говорить, – недовольно буркнул Егор. – Где ты ещё редкие товары найдёшь? Конвою бы теперь в самый раз запчастями разжиться, светильниками ручными, химией всякой, фильтрами для очистки воды, одеждой с подогревом для долгой дороги. Я на складах поищу, авось чего завалялось, но только не сильно надейся. У язычников уголь, еда и оружие, рыба, зерно и машины. А у нас знания, лазарет, обширные мастерские, механики. Если бы нам союз заключить, торговать, то никакая бы Навь не страшна! Мы же люди, Жень, только вот разделились, так что хуже подземников. Они сходятся, а мы до сих пор шиш друг другу показываем, – покрутил он для наглядности фигой.

Женя подняла лицо к хмари и вдохнула пьяный воздух весенней берёзовой рощи. Многое, о чём говорил Егор, было ей по душе, но чем взрослее она становилась, тем больше видела, что мир разодран на части, как лоскутное одеяло, и одними добродетелями его не сшить. В одном месте люди привыкли к грязи и дикости, ничего не хотели, в другом алкали больше, чем заслуживали и могли получить.

– Ты прав, Егор, хочется мира, – вздохнула она. – Но будет ли мир? Даже если бы Волкодавы с Василием не делали вылазок и ничего не взрывали, Берегиня всё равно бы на нас собралась, и никого своей торговлей ты не объединишь. Вспомни, из-за чего вылазки в Поднебесье устроились? Она без всякой торговли, а силой всё что у нас есть забрать хочет. По языческой это вере: силой взять всё, что жизнь не дала. Монастырь – наш ковчег, мы отмечены Господом, как последние христиане. В нём мы собрали великие знания о прошлом и в наших сердцах не угасает надежда на будущее. Благочестивых часто гонят, хотят их истребить, потому что мы не от этого дикого мира. Если бы мы были от этого дикого мира, то нас бы они больше любили. Но именно потому, что Бог избрал нас из всего мира, этот дикий мир нас и возненавидел. Им легко быть язычниками, легко воевать, а нам нет. Но, если в жизни нет благ, кроме стяжания добычи, зачем вообще тогда жить?

– Ты прямо, как Леля, – поглядел Егор на Женю возле берёзы. Она откинула золотую косу с бронежилета и переспросила.

– Как кто?

– Ну, это как раз у язычников… – улыбнулся он, вспоминая о чём-то далёком, – их богиня весны, первой влюблённости, бессмертной природы – самой жизни богиня, её первородного смысла. Я как-то, ещё юнцом совсем, приехал торговать в Аруч, и как раз на их весенний праздник попал. Ничего похабного, что обычно всебожцам приписывают. На холме возле Аруча скамью поставили, посадили на неё самую красивую девушку из общины, да вот хоть бы на тебя похожую, – кивнул Егор. Женя вскинула брови. – Она и была на празднике Лелей. Справа и слева разложили приношения от общины: каравай хлеба, кувшин молока, венки из первоцветов. Остальные девицы повели хоровод, песни весенние начали петь, – он даже напел. – «Река с рекой сливается, роща с рощей срастается, цветок с цветком сплетается, трава с травой свивается. Той травы возьму пучок, заплету цветы в венок, через рощу пронесу, по ручью венок пущу. Унеси вода венок, на сплетение дорог, наделив родного впрок, красотою на зарок».

– Почему же ты мне никогда о таком празднике не рассказывал?

Егор хмыкнул.

– Ты две минуты назад мне о язычниках, как не об «избранных» говорила. Или одна в Монастыре так считаешь? Дальше послушай: пока хоровод шёл, Леля по очереди надевала венки на подруг. Потом угощались и праздновали, кто помоложе расходились на игрища, кто постарше разжигали костёр на холме, собирались вокруг, обсуждали пахоту на будущий год. В Аруче ведь живут одни земледельцы, как и в нашем Ржаном. И правила там всегда никакая не сила, а тяжёлый и честный труд. Если они что у жизни и вырывали, то лишь им. И торговля в Аруче у нас всегда шла, из него