быстро зашагала между могил. Четверо Волкодавов держали чащу на прицеле, остальные разделились по кладбищу, изредка нагибаясь к земле, где слышались крики и стоны. Женя нашарила на боку перевязочный пакет и тоже бросилась к раненым. Она увидела меховую шапку Василия и как тот отталкивает растопыренные руки Шатуна.

– Мужики, не убивайте! Жизни мне! – вопил раненый.

– Когда смертная бледность лица моего и холодеющее тело моё поразит страхом близких моих: Господи, помилуй меня, – бормотал Василий, перехватил ему руку и сломал палец и одним махом воткнул нож ему в глотку. Стоило покончить с первым, тысяцкий перешёл к следующему. Женя плелась за ним, как во сне, с перевязочным пакетом в руках.

– Не трогай, сука! – истерически выл другой и пытался уползти от Василия. Волкодав схватил его за волосы и перерезал горло.

– Когда зрение моё помрачится и пресечётся голос, окаменеет язык мой: Господи, помилуй меня… – говорил он, проходя мимо тела. Женя на ватных пробрела мимо трупа. Тысяцкий подошёл к третьему, раненому в живот Шатуну. Он присел перед ним, перед его отупелым, быстро пустеющим взглядом.

– Когда смертный пот оросит меня и душа с болезненными страданиями будет отдаляться от тела: Господи, помилуй меня…

Василий прикрыл глаза Шатуну и тот так и остался сидеть у надгробия, словно заснул. Рядом валялась лопата, между могил брошено много других инструментов, какими Шатуны собирались разорить кладбище.

Василий ушёл, Женя присела с аптечкой к Шатуну с прикрытыми глазами. Как учил её Серафим, она приложила руку к шее, ничего не нащупала, но всё равно открыла контейнер и дрожащими пальцами начала вытаскивать драгоценную ампулу морфия. Её дёрнули за плечо, она отшатнулась и точно упала бы, если бы сзади её не подхватил Егор.

– Что ты делаешь, куда выскочила! – окрикнул он. Лицо Егора вспотело, светлые волосы взъерошились, шапка куда-то девалась. Бледная от ужаса Женя таращилась на него.

В злополучном караване она впервые увидела, как убивают. Но тогда её единоверцев терзали безбожники, теперь же сами христиане убивали молящих о пощаде людей.

– Ему больно, – выговорила она еле слышно. – В животе и в груди. Он просит о помощи.

Егор взял аптечку из онемевших пальцев и закрыл крышку. На кладбище больше никто не стонал, в прозрачном воздухе берёзовой рощи опять воцарилась привычная тишина.

– Потерь нет, раненых тоже, – Василий подошёл к ним, вытирая клинок о рукав куртки, и засунул его в ножны на поясе. – Здесь есть деревня поблизости. Когда вернёмся в Монастырь, надо бы дозорных в неё послать. Шатуны могли Зимой туда заявиться, хозяев в заложники взять и просидеть у них до весны, пока оседлыши их кормят и поят. Большая была ватага. Зато теперь местным легче вздохнётся.

– Это казнь… – начала было Женя, но осеклась. Со стороны часовни раздался вопль. Василий оглянулся, но оружие не тронул. Волкодавы тащили двух пленных, которые пытались укрыться в развалинах. Один весь в синих татуировках и волосатый, в неопрятной бородище запутались веточки. Другой моложе, возраста примерно Жениного. Он хватал Волкодавов за руки, цеплялся за их одежду, кричал, его бородатый товарищ брёл молча и не противился.

– Целёхонькие! За кучей мусора прятались! – доложил Василию один из конвоиров. Егор вышел и чуть прикрыл Женю.

– Ну и на какой ляд ты их тащишь? – выбранился тысяцкий.

– Не губите, дядьки! Ай, не губите! – залился парень и дёрнулся в руке конвоира. Тот врезал ему в лицо, повалил на землю и навёл автомат. Бородатого мужика тоже пинком поставили на колени. Он повёл широченными плечами и хмуро поглядел на Женю.

– Девочка! Девочка, не убивай меня! – полез на коленях к ней парень. Его тут же свалили ударом ноги и оттащили за шиворот обратно к татуированному бородачу.

– Не губите меня, я крещёный! За что же вы меня, единоверные, бьёте! Девочка, спаси меня! Я тебя знаю! – зашёлся он криком и поднял ещё больше шума. Желчно сплюнув, Василий вытащил нож.

– Я… я хочу поговорить с ними, – опомнилась Женя, ещё больше перепугавшись, что он его зарежет.

Тысяцкий с досадой на лице поворотился.

– Нечего с такими болтать… – и предупредил, – на жалость будет давить, пообещает всё, что только захочешь, но, если отпустишь, опять за разбой возьмётся.

– Пусть тогда сам мне всё скажет, – не поверила Женя. Василий недовольно помотал головой, но перечить не стал.

– Будь по-твоему, – равнодушно пожал он плечами и отошёл к ней за спину. – Ты не бойся, мы тебя защитим. Отца только не опозорь.

– Василий! – рявкнул Егор, тысяцкий хмыкнул и не отозвался. Она подступила к пленным. Лицо парнишки исказилось от плача, под носом текло, куртка на плече порвалась и вылезла клочьями ваты.

Бородатый Шатун смирно стоял на коленях, поглядывая то на Женю, то на Волкодавов, словно далеко не в первый раз попадался. Лишь высоко вздымавшаяся под грязно-серым рубищем грудь выдавала в нём беспокойство.

– Я крещёный! Крещёный! – парень успел запустить грязную пятерню за ворот и показал Жене деревянный маленький крестик, пока конвоиры его не одёрнули.

– Этот бывалый, – кивнул Василий на бородатого рядом с мальчишкой. – Погляди на татуировки: ящерки какие-то на шее наколоты, все пальцы в перстнях.

Женя посмотрела на бородатого Шатуна, и правда: шею между рубищем и бородой охватывала татуировка змеи, на волосатых руках хоть и не кольца, но спиральные узоры. Шатун с хрустом расправил плечи и поднял лицо с плоским