…Вы не поверите, в конце лета на ней повисли красивые, наливные яблоки! У меня даже фотографии есть! Я начал эти ветки фотографировать, потому что на них висело огромное количество яблок! Но и это не было счастьем, а счастье заключается в том, что я вдруг кричу: «Галя! Иди сюда!»

Она так испугалась, а я стою с фотоаппаратом на стремянке и фотографирую. Рядом с яблоками ветки покрыты цветами. Вот и все. Значит, счастье – это что-то такое, что граничит с чудом. Но с чудом – не с чудищем, ужасом и страхом и бедой, а с чем-то очень и очень божественным. Радостным, граничащим с обновлением. Рождением, черт возьми! Значит, если смертельная сволочь какая-нибудь вдруг глядит на тебя живыми глазами, глазами чего-то нового, рождающегося или зарождающегося и очень обнадеживающего, может быть, это и есть счастье.

Дело происходит в Норвегии на Лофотенских островах. Там есть остров Траной, на котором то ли родился, то ли творил некий Гамсун. На острове есть небольшая и очень мелкая лагуна с белым-белым песочком – прямо Баунти. Температура воды – градусов десять – пятнадцать (август же, жара – вот и вода «теплая»). И страшно мне захотелось вернуться в детство в этот момент. Я разуваюсь, закатываю штаны и просто бегаю по мелкой воде, шлепая ногами! Ой, такой восторг! А на соседнем острове мы долго ползем, обтекая по́том, на гору Кайзера. И там есть горное озеро, в котором мы со шкипером купаемся голые. Купаемся… ну кто сколько. Я аж секунд десять продержался. А потом мы лезем уже одетые еще дальше и выше и на вершине холма валяемся на мягком мху среди морошки между небом и морем. В безвременье. Просто глядя в небеса. И никуда не надо спешить. И ни одной мысли в голове – только воздух и небо!

70-е. Весна, вечер, дождь. Мы сидим с бабулей на открытом балконе, тесно прижавшись друг к другу под плащ-палаткой, и «сумерничаем». Так называлось это волшебное действо, без зажженного света, рядом, и можно прижаться к родному, теплому плечу, и слушать в сгущающихся сумерках сказки-рассказки про «давешнюю» жизнь, абсолютно незнакомую городскому ребенку, про телят и жеребят, про то, как «караулят» солнце, когда оно «играет», про такого дале-е-екого прадеда и его «похождения в Турции». Где быль? Где небыль? И слушать странные песни, каких больше нигде не услышишь. И не слышала, больше сорока лет. Пока на проекте «Голос» Тина Кузнецова не запела: «Сто-о-ороно-о-ою дождь, стороною дро-о-обнаой дождь, во поле тума-а-а-о-он…»

Тут все и вспомнилось! Не сказка это была! Просто было счастье.

Хорошо, что много всего впереди, а главное – дочка рядом, да и жена из долгой далекой командировки звонит каждый день, тем и живем. Каждый день, просыпаясь без будильника, лежу, тихо улыбаясь, в предвкушении, что сейчас встану и разбужу дочку ласковым поцелуем, обнимая и шепотом уговаривая просыпаться, и буду с замиранием сердца ждать, когда горячие проснувшиеся ручки обнимут и слабые спросонья губки прошепчут: «С добрым утром, папочка!» И с каждой минутой все наигранно строже становится мой голос, поторапливая дочку. Чуть ли не на бегу провожаю ее до гимназии, а потом спокойно возвращаюсь домой – к машине, пора и мне на работу.

На работе сегодня круговерть какая-то, сразу много проблем решать нужно, кручусь… Звонок от дочери: «Папочка, только ты не волнуйся!» Сердце сразу обрывается, стоял около рабочего стола и просто рухнул в кресло, и нет сил спросить… «Папочка, не волнуйся, меня домой отправили – температура, и головка болит». Тяжело устраиваюсь в кресле, и уже спокойней воспринимая все:

«Домой придешь – водички попей большую кружку, только не холодной, и ложись в постельку, а я сейчас приеду, все будет хорошо!» Вот и закончилась рабочая кутерьма, на бегу всем поручений надавал, генеральный-то в отъезде, и умчался домой. Дочка-то совсем, смотрю, слаба. Меряю температуру. Ух ты! Тридцать девять и семь! Что могу, что знаю – делаю… Часа через два вызываю «скорую», приезжают, смотрят, говорят, советуют, укол даже, чуть что, говорят, опять звоните. Врач: «Вы ж без мамы, может, в больницу?» Я на дыбы. «Что ж», – говорит, – тогда, если хуже будет, – звоните!» Уехали. «Папочка», – шепчет. И весь к ней: «Что – доченька моя?!» – «Папочка, ты только не волнуйся, все будет хорошо». – «Да! Да!» – шепчу, из последних сил сдерживая слезы страха и бессилия, и понимаю, что нельзя мне быть слабым, ведь даже эта девчушка родная нашла в себе силы, чтобы меня же защитить от жизни этой… От жизни этой, именно в этот миг – страшный для меня. А вот маленький ребенок сильней меня оказался. Потом уже подумал: «Так ведь это же мой ребенок!» Звонит жена. И опять тихим, еле слышным голосочком: «Папочка, мамочке не рассказывай. Папочка… Папочка…» С женой, ссылаясь на то, что занят по хозяйству, а Катенька делает уроки, разговор быстро заканчиваю, обещаю перезвонить. Потом сижу, разом опустошенный, понимая, что именно сейчас я один за дочку в ответе. Только вот перед кем? И молю Бога: «Отдай все, что плохо с моей доченькой, отдай мне, все болезни, боль, все – мне!» Так ведь и самому нужно что-то делать. Дочку успокоил и побежал в аптеку, вернулся и все время рядом – то одно, то другое, чтобы Катеньке помочь. Катюшка заснула в каком-то забытьи, спала ли, дремала – не знаю. Позвонил жене и понимаю, что и ее сердце сейчас забьется так же, как и у меня – сильно, разрываясь. Но нельзя, нельзя скрывать, я бы не простил, если б не знал, что с дочкой плохо, а она – такая же. Оказывается, сердцем она уже все знала, умница наша мама. Советов не так уж и много, но ко мне будто детство вернулось – моя мама так меня лечила! «Держись, папочка!» – только и сказала на прощание, но в последний миг услышал я, как голос ее дрогнул. Сильная женщина. Лишь в последнюю секунду не совладала с собой. Ночь прошла, как миг или как вечность, трудно объяснить этот бег или паузу времени… Помню, около пяти утра я еще посмотрел на часы, а потом провалился куда-то. «Папа, папа…» – проснулся от тихого постоянного зова, очнулся… «Папа, дай попить…» Резко поднялся – скорей дочке пить. Мотнуло из стороны в сторону. «Устал, не выспался», – подумал. Дочке – попить, лекарства, чай с лимоном, пряник, ничего больше не захотела. На работу пора. И вдруг понимаю, что меня чуть даже пошатывает. «Устал», – думаю опять. Но что-то не так. Измерил температуру. А вот тут уже в холодный пот кинуло – сорок градусов! Испугался, не за себя – Катя как, если не совладаю… Перенес Катю на руках, мотаясь из стороны сторону, на огромный диван в гостиную и рухнул рядом. И пропали мы оба то в горячем, то в холодном поту и изредка, приходя в себя, обнимались, прижимаясь друг к другу в поисках защиты… Я все-таки нашел в себе силы вызвать врача к Катюшке. Пришла, хорошая оказалась женщина, каждый день приходила к нам, проверяя – как мы. Видно, не внушали мы ей особого доверия как больные, вернее, как Катя, а я как папа – смогу ли выходить ребенка. Но это все потом. А пока, обессиленные, в каком-то странном мире, даже когда Катя просила проводить ее в туалет, обнимались и, пошатываясь от бессилия, шли… А потом никогда я не готовил столько для дочки разнообразной еды, а она ничего не хотела, а я, сам шатаясь от бессилия (температура резко то сорок, то тридцать семь и пять) все просил ее – поешь хоть вот это… И целыми днями вначале лежали в каком-то забытьи, прижимаясь друг к другу, и когда становилось чуть легче, шептали слова любви – папы к дочке и дочки к папе. И решили не сдаваться, нужно что-то делать. Придумали – читать вслух по очереди друг другу. А что? Есть такая повесть: «Динка». Писатель Осеева. С детства помню чудо это. А там, в этом чуде, в каждой главе, есть даже взрослому уже где заплакать, а где смеяться – до слез. Вот и читали. То слезы у двоих по щекам, то тихий, от бессилия смех, то тихий спор, кто вслух читает – сил мало, а то и упадет из рук книжка, и спят тихо дочка и папа… Жена, не имея возможности приехать, звонила и звонила… А мы с дочерью, обнимая друг друга, почти сутками в объятиях стали очень близки. И вот сейчас, уже через несколько лет после этого, мы с ней вспоминаем это время как сказку и говорим друг другу, что тогда, вот тогда, были просто сказочно счастливы… И в эти годы, когда не очень-то хороший день, обнимемся и мечтаем еще раз так заболеть и пропасть из этого мира на пару недель… И слышу я: «Папуля, а помнишь?.. Папочка, я была так счастлива. А ты хотел бы еще раз так?» Я боюсь сглазить, боюсь сказать, а потом вдруг дочка заболеет. Очень боюсь. Но там, внутри, я слышу: «Да, доченька, я тоже хочу этого счастья…»