У нас с моим папой не очень много общего. Но как-то раз мы с ним сели перед телевизором смотреть «Терминатора» 1984 года. Весь фильм молчали и молчали. Как фильм закончился, мой папа сказал: «Крутой фильм!» Я улыбнулся и сказал: «Точно!» Мы обсуждали этот фильм час! Я люблю своего папу.

2007 год, 27 декабря, еду в электричке Нижний – Киров. Холодно, принизывающие сквозняки не дают вздремнуть все шесть часов пути, закутываюсь в пальто. Позади бессонные ночи первой сессии, еще свеж в памяти недавний мандраж перед экзаменами. И тут визгливый голос обьявляет: следующая остановка «Киров». И я понимаю, что я почти дома, и я счастлива.

15 мая 2011 года. Наконец-то я снова в России! Позади рабочая командировка в Йемен с его душным влажным и липким зноем. Утром самолет приземлился в Москве, а сейчас меня с поезда встречают друзья и Таня! Девушка, с которой я познакомился незадолго до отъезда и узнал ближе по переписке. Настолько ближе, что последнее время я только о ней и мечтаю. И вот меня с вокзала везут на набережную Волги, где я пью водку с соленым огурцом! И не в водке счастье, а в ощущении дома! И любимая девушка рядом. Через полгода мы поженимся. И сейчас я счастлив!

1978 год. Я студентка Московского пушно-мехового техникума. На выходных мы, трое подруг, в Цирке на Цветном бульваре сидим в первом ряду. Выступает Юрий Никулин в репризе и обращается прямо ко мне, а я онемела от счастья.

Ноябрь 2008 года. Ранее зимнее утро. Из серых тяжелых облаков медленно падают редкие снежинки. Я вхожу в самолет. Впервые в своей жизни… Он крохотный и называется даже как шведский автомобиль, а не самолет вовсе. И отэтого, в свои двадцать шесть лет, я чувствую себя еще больше ребенком… Жутко интересно и страшно. И вот он бежит по полосе, качая крыльями, ловит поток воздуха. Я закрываю глаза… Открываю. В глазах яркое-яркое солнце, внизу огромные комья сахарной ваты… Счастье.

Хриплый британский радиоведущий заявляет со всей смелостью: «A walk to remember. Brace, мол, yourself», – а то у нас тут самое жаркое лето за последние пять лет. Июнь 2010 испепеляет и жжет, жжет и испепеляет снова. Нас здесь трое, включая меня. И мы уже прошли четыре города. Пешком. Рвали цветы и вставляли их себе в волосы, говорили с жителями деревни о политике, просили у прохожих угадать нашу национальность, снова рвали цветы, пели, я первый раз увидела живую лягушку. Окунали ноги в речку, окунали руки в речку, пытались столкнуть Амину в речку. Обнимали деревья, закрыв глаза, ныли, падали оземь, ныли опять, но продолжали идти. Мы прошли четыре города пешком, и, похоже, сегодняшний день будет одним из самых счастливых дней в моей жизни. A walk to remember.

1994 год. Моему сыну два года. Мы стоим в очереди за мороженым на пляже в Сочи. Я крепко держу сына за руку, отвлекаюсь на то, чтобы расплатиться, оглядываюсь и не вижу сына. У меня паника: я мечусь по пляжу, не могу найти малыша. И вдруг откуда-то сверху слышу: «Мама». Сын забрался на спасательную вышку. Я без сил сажусь на песок и рыдаю. Какое счастье, что сын жив и здоров.

1979 год. Мне семь лет. Общежитие. Петроградка. Железные пистолетики есть уже у всех мальчишек. Черная вороненая сталь и две пули с присосками. У чужих пистолетов пружины уже слабые и пули не прилепляются к стенке. Мама купила мне новый пестик. Сжатие пружины и чмокающий поцелуй пули-присоски к стене. Всего-то надо было стрелять под прямым углом. Я самый счастливый мальчишка на свете. Мамы нет чуть больше года. Она всю жизнь считала, что мало мне дала, а я так и не успел ей сказать, что мне было достаточно этого пестика и ее любви.

Сейчас 2012 год. Я стою в подъезде на пятом этаже и смотрю в окно. Вьюга. Я жду ее уже час. Вдруг раздается стук каблуков. Это она. Я не поворачиваюсь до последнего, пока она не проходит мимо. Звякают ключи. Я уже смотрю на нее, она, открыв от удивления рот, – на меня. Объятия после года переписки. Я счастлив.

Конец декабря 2001 года… мой день рождения. Раннее утро, время выходить в школу. Слышу звонок в дверь. Выхожу, передо мной мой одноклассник с кассетой «Мумий Тролля» в руках. Подарок! Мы обнимаемся…

Осень 2007 года. Я с годовалым сыном у бабушки в деревне. Мой сын сидит в осенней листве, погожий солнечный день. Я счастлива. Я в доме детства, бабуля жива.

1996 год, зима. Занимался фото в Переславле. Вечером ехал в Москву с пленками, печатал фотографии и на последнем автобусе ночью – обратно домой. Иду с вокзала с огромными баулами. Все спят, фонари, идет снег. Вдали горит только мое окно – меня ждут!

То счастье, которое у меня есть, всегда за моим петербуржским окном. Собственно, это и есть Петербург. Город, который имеет одно очень важное свойство – он дает ощущение защищенности. Это ощущение многие связывают с большими деньгами, с успехом в жизни. В Питере, с его серым низким небом, с его протекшими потолками в комнатах коммунальных квартир есть совершенно другой механизм защиты. Он принимает тебя, когда тебе плохо. И ты можешь зализывать раны, не обращая внимания на то, сколько денег осталось в твоем кошельке. Питер – это город, где людей ценят за какое-то знание. За знание коптского языка, например, или чего-нибудь еще бесполезного. Но того, что придает жизни удивительный вкус, как приправа придает дополнительный вкус к любой еде. Вот ты просто живешь в Питере. Это значит, что ты можешь быть не богат. И что у тебя может быть кругом несчастье. Но этот город придет, обнимет тебя своим серым дождем. Я сейчас говорю об этом, а за моим окном Семеновская церковь, в минуте от меня строящийся цирк Полунина, еще в минуте от цирка находится Михайловский сад, потом Марсово поле и Летний сад. Если совсем плохо, ты можешь выйти, спуститься на улицу, которая под окном. Улица, на которой я сейчас живу, – в ней всего лишь двести тринадцать метров и примерно девятнадцать ночных баров, ресторанов, ночных клубов, даже кальянная есть. И один джаз-клуб, где джем-сейшн начинается в 23:00, когда джазмены уже отыграют джаз во всех заведениях, и приедут сюда, и будут играть за бесплатно. Вы можете дать какую-то мелкую денежку в обмен на фишку, как из казино, которую сможете обменять на бокал вина. Мне кажется, что смысл жизни вот именно в таком существовании, когда ты вписан в большое полотно в большой городской ткани. И когда ты соответствуешь, и когда ты не мучаешься от того, что не являешься центральным изображением на этой карте, а просто – однин мазок, но это тот самый мазок краски, который от полотна невозможно оторвать. Я не уверен, что это стпроцентное счастье, но то, что это тоже вариант счастья, я убежден.