— Он больше не сержант.

— Я убью его все равно.

Это была просто трепотня. Мужские похвальбы. Пятый закрыл дверь и уселся на противоположной кровати.

— Я как бы на дежурстве, — сказал Атин.

— Я разговорил Седьмого насчет того, откуда у тебя рана на лице.

— Итак, ты знаешь. Вау спустил с меня шкуру за нытье, что, мол, я вернулся с Джеонозиса, а мои братья нет.

— Но дело не только в этом. Ты знаешь сам. Ты не первый коммандо, который сцепился со своим сержантом.

— Знаешь, мне нравится больше, когда ты смешной и бестолковый.

— Нам надо знать.

— Усень'е. — На мандо'а это был самый грубый способ сказать кому-нибудь, чтоб отвязался. — Это вас не касается.

— Касается, если ты задерешься с Вау и он убьет тебя, а не наоборот, нам понадобится замена.

Атин положил на пол спинную пластину, которую чистил, и потер глаза:

— Так ты хочешь знать? Серьезно? Гляди.

Он просунул пальцы под горловину нательника и дернул переднюю секцию. Зацепный шов разошелся. Пятый не увидел ничего нового по сравнению с тем, что доводилось видеть в уборных: плечи и руки Атина покрывали длинные белые полосы шрамов. Такая картина была обычным делом в ВАР. Несмотря на броню, солдаты травмировались на тренировках и в бою. Но шрамы Атина выступали особенно рельефно.

Шрамы оставались часто, особенно если быстро не обработать рану бактой.

— Это Вау тебя так отделал?

— Вау меня чуть не убил, поэтому, когда я выбрался из бакта-камеры, то сказал, что когда-нибудь убью его. Справедливо, ты не находишь?

Неудивительно, что Корр считал коммандос немного «раскрепощенными». Клону, воспитанному на холодном каминоанском экспресс-обучении и имитационных тренировках, они казались опасно непредсказуемыми.

— «Убить» — это немного перебор, — сказал Пятый. — Сломать ему нос — еще куда ни шло.

— Это уже сделал Скирата. Слушай, если Вау считал, что нам не хватает инстинкта убийцы, он его немного стимулировал. Заставлял тебя биться с братом. У нас был выбор. Мы могли драться друг с другом, пока один уже не мог стоять на ногах, или могли драться с ним самим.

Пятый подумал о Кэле Скирате — самом суровом и жестком человеке из всех, кого он знал. О Скирате, который заботился о том, чтобы его бойцы хорошо питались и регулярно отдыхали, добывал для них запрещенные лакомства, учил их, подбадривал, говорил, что гордится ими. И это давало неплохие результаты.

— И?.. — спросил Пятый.

— Я выбрал Вау. У него был настоящий клинок из мандалорской стали, а я был безоружен. Я просто кинулся на него. Никогда в жизни мне так не хотелось убивать, и он просто порезал меня. А Скирата узнал и выбил из Вау весь осик. Эти двое никогда не ладили.

— Так, значит… это дело с Седьмым. Ты сказал Скирате.

— Нет, Скирата сам как-то узнал. Я даже не уверен, что он вообще меня знал до осады космопорта. — Атин снова взял в руки пластину и принялся ее чистить. — Так что теперь ты знаешь.

Пятому подумалось, что крепкий удар в челюсть Вау поможет унять ненависть Атина. Но тут ему пришло в голову, что брат говорил на полном серьезе.

— Ат'ика, а ты не задумывался, что будет с тобой, если ты его таки убьешь?

— Я сегодня убивал людей, не соблюдая законных правил ведения боевых действий. Еще один труп роли не играет. К тому же меня все равно скоро убьют.

— Да, но есть же Ласима.

Атин помолчал, стиснув в руке клочок ткани.

— Да, есть.

— И потом, как ты вообще собираешься убить Вау?

— Ножом. — Он поднял правую перчатку и с громким лязгом выдвинул клинок. — По-мандалорски.

«Это не бравада. — Пятый заколебался, не зная, как быть. — Он реально собирается это сделать».

И он решил засесть возле выхода на посадочную платформу, дожидаясь, когда через дверь войдет Вау.

* * *

Этейн была не в силах заснуть. Она сидела на посадочной платформе вместе с Джусиком и медитировала. Несмотря на все убийства прошедшего дня, она обнаружила внутри себя центр спокойствия, которого раньше не было: внутреннюю безмятежность, которой она не могла достичь за годы трудов и тренировок.

«А всего-то нужно было — обрести иное живое существо, чтобы заботиться о нем. Вот она, истинная отрешенность, к которой мы должны стремиться: не подавлять свои эмоции, а ставить другого человека выше себя. Привязанность к самому себе — вот путь на темную сторону».

Хитросплетение серебристых нитей, которым казался в Силе ее ребенок, стало более сложным, более запутанным. Этейн чувствовала целеустремленность, ясность и азарт. Этот человек будет необыкновенной личностью. Ее уже не терпелось с ним познакомиться.

И когда наступит время, она расскажет Дарману о своих ощущениях. Она представила радость на его лице.

Этейн вышла из транса. Джусик стоял в нескольких метрах от нее, глядя за рукотворный каньон в направлении Сената.

— Бардан, у меня есть вопрос, с которым я могу обратиться только к тебе.

Он с улыбкой повернулся:

— Я отвечу, если смогу.

— Как мне сказать Дарману по-мандалорски, что я люблю его?

Этейн ожидала шока или осуждения. Джусик заморгал, уставившись в какую-то точку за пять метров.

— Не думаю, что он настолько бегло говорит на мандо'а. Но «Ноли» говорят.

— Спасибо, я не собираюсь объясняться в любви к Ордо.

— Хорошо. Попробуй сказать… «Ни кар'тайли гар дарасуум».

Этейн несколько раз повторила фразу про себя.

— Запомнила.

— Это то же слово, что «знать», «хранить в сердце», — кар'тайлир. Но ты добавляешь дарасуум, «навсегда», и это меняет весь смысл.

— Это многое говорит о взглядах мандалорцев на романтические отношения.

— Они считают, что самое главное в любви — знать о партнере все. Они не любят сюрпризов и скрытых граней. Воины так устроены.

— Прагматичный народ.

— Тогда жаль, что мы, джедаи, с ними не подружились. Нам тоже прагматизм бы не помешал.

— Ты не стал читать мне нотаций о пагубности привязанностей. Спасибо.

Джусик повернулся к ней с широкой ухмылкой, которая могла лишь означать, что сам он пребывает в полной гармонии с собой. Он обвел руками свою одежду: тускло-зеленые мандалорские доспехи, состоявшие из куртки и штанов. На полу стоял шлем того же цвета со зловещим т-образным визором.

— Ты полагаешь, — сказал Джусик, — что я вернусь в Храм джедаев вот в этом? По-твоему, это не привязанность?