После принятого решения я не представляла, как смогу смотреть в глаза своему партнеру — у меня просто сердце разрывалось от горя. Видеть его в офисе, понимая, что мы никогда больше не будем работать бок о бок, было невообразимо тяжко, у меня вставал ком в горле.

Вечером, когда я вышла из офиса, он последовал за мной. Мы оба молчали, не в силах произнести что-либо членораздельное. Наконец, мы повернулись друг к другу и обнялись. Мы плакали.

— Люблю тебя, — сказал он.

— И я тебя, — откликнулась я.

И каждый из нас пошел своим путем.

Надо было заканчивать очень быстро, иначе я не выдержала бы всего этого. Мы никогда не проявляли эмоций, как бы драматично ни складывалась та или иная ситуация. Мы считали, что эмоции только осложняют дело. Работа была для нас единственным способом справиться с горем: чем упорнее ты трудишься, тем меньше думаешь о нем. Но для меня это уже стало прошлым.

Во вторник я передавала свои дела. В четверг последний раз сходила в судебное заседание. В пятницу я впервые в своей жизни оказалась безработной. В субботу и в воскресенье я вывозила из офиса свои вещи.

Теперь я живу за пуленепробиваемыми окнами и дверями. Работы у меня больше нет.

Сегодня наши свидетельские показания по делу Вима, которое получило название «Вандрос», впервые прозвучат в судебном заседании. Мы ходатайствовали перед судьей о недопущении визуального контакта между нами и Вимом. Мы не можем позволить ему манипулировать нами взглядом. Мы знаем, что он способен незаметно для окружающих запугивать нас на уровне невербальной коммуникации. Мы боимся, что он заставит нас дрогнуть, подавит нашу волю.

Мои переживания по поводу этого первого заседания перекрывают все остальное. Я в ужасе от того, что Вим будет рядом, пусть даже за стеной из пуленепробиваемого стекла. Я все равно ощущаю его присутствие, и оно меня сковывает. Знание, что он здесь, заставляет чувствовать, будто он проникает прямо в душу.

Ведь он так долго повелевал ею.

Я не осмеливаюсь говорить все, что хотела бы сказать. Мне страшно и в то же время ужасно стыдно за то, что я с ним делаю. Я мечусь между страхом и жалостью. Поэтому мои ответы немногословны, и я хочу, чтобы все прекратилось: отпустите его, думаю я, потому что я так больше не могу. Это просто невыносимо для меня, и, чтобы положить этому конец, я готова сказать: хватит, судья, я забираю его с собой.

Но это невозможно, это бред какой-то. Мои мысли путаются. Как я могу сочувствовать настолько злобному человеку? И вместе с тем я сопереживаю ему, я сопереживаю Стину. Для него это, наверное, тоже тяжелый удар — это я-то, вечная конфидентка Вима и его связная. Это отнюдь не комфортная ситуация для каждого из нас, и я сыта ей по горло.

Все эти чувства просто убивают меня. Заседание длится целый день, но к четырем часам дня я уже полностью вымотана, у меня слипаются глаза. Судья замечает это и решает завершить заседание. Впереди их еще великое множество. Как я это выдержу? Возможно, мой психотерапевт была права. Возможно, я не смогу с этим жить.

Третьего марта специальная комиссия решит, должен ли Вим оставаться в тюрьме строгого режима.

Чем ближе этот день, тем сильнее я убеждена, что его перевод на более мягкие условия содержания понизит наши шансы на выживание. В тюрьме общего режима заключенные свободно общаются между собой. Богатые арестанты — обычно это самые злостные преступники — получают от коррумпированного персонала особые привилегии: телефоны в камерах, компьютеры и прочее. Они живут в относительной роскоши и могут беспрепятственно контактировать с внешним миром.

В таких условиях со своим прирожденным талантом лидера и обаянием Вим без проблем найдет исполнителя — то есть нашего киллера. Я понимала, что он не вечно будет на строгом режиме, но надеялась, что это продлится как можно дольше.

Мы с Соней сидели на диване, когда мне позвонил криминальный репортер Джон ван ден Хейвел. Он сказал, что ходят слухи о пошатнувшемся здоровье Вима и что ему требуется новая операция.

Соня сразу же говорит, что это его старый трюк и что он уже делал то же самое, чтобы перейти со строгого режима на общий.

Соня попадает в точку. Вим добровольно согласился на медицинское и психиатрическое освидетельствования, но при этом полностью контролировал их результаты. Строгий режим плохо сказывался на его сердце. Он заявил, что боится умереть в тюрьме строгого режима и поэтому хочет проводить как можно больше времени с родными, то есть с нами.

Наши показания и аудиозаписи, которые недвусмысленно указывали на его вымогательство у Сони и угрозы в ее адрес, наглядно демонстрировали, что его утверждения лишены каких-либо оснований. Но они попали на благодатную почву, и теперь Вим снова хотел воспользоваться историей с пошатнувшимся здоровьем, чтобы восстановить контроль над ситуацией.

Я понимаю, что сейчас он всеми силами старается покинуть тюрьму строгого режима. Если это у него получится, следующим шагом станет организация наших убийств.

Я чувствую, как во мне нарастает протест. Это же просто абсурд! То, что у Вима станет больше свободы, означает, что я лишусь своей. Я не смогу выйти из дома, должна буду постоянно быть начеку, не смогу посещать общественные места. Это наложит еще более жесткие ограничения на мою жизнь, но почему? Почему я должна попасть на строгий режим, а Вим — покинуть его? Почему он получит привилегии, которыми он воспользуется, чтобы убрать нас?

Я звоню Питу, который возглавляет группу обеспечения нашей безопасности, и спрашиваю, действительно ли болен Вим. Я предупреждаю его, что это повторение пройденного, и говорю, что надо провести повторное освидетельствование другими врачами. Вим отлично знает, что доктор не станет нарушать врачебную тайну, поэтому он может рассказывать Департаменту юстиции любые сказки о своем здоровье. Сегодня комиссия будет решать вопрос о продлении строгого режима содержания, и я горячо надеюсь, что ее члены не позволят вешать лапшу себе на уши.

Пит понимает, о чем я, и настораживается. Как всегда, он не хочет вдаваться в детали, чтобы не нарушить конфиденциальность. Но детали ему и не нужны, достаточно того, чтобы он к нам прислушался и не обращал внимания на игры, в которые играет Вим.

Включать эти соображения в дело о продлении строгого режима содержания уже поздно — комиссия приступила к работе. Мы боимся, что Виму удастся вырваться со строгого режима. Несколько часов проходят в тревожном ожидании.

Мы рассчитывали узнать результат в 4 часа дня, но утешительное известие приходит только в половине пятого. Он остается в тюрьме строгого режима еще на полгода.

Какое облегчение.

Ваут Морра — наш адвокат. Он работает с нами с момента, когда нам нужно было принимать решение о даче свидетельских показаний в суде. Ваут звонит, чтобы пригласить нас на совещание с группой, отвечающей за нашу безопасность. У них есть какие-то новости для Сони, Питера де Вриса и меня.