— Поверь, однако, что для него сие стало средоточиемвсей его жизни. Когда пошел тебе девятый год, мать твоя понесла, и дитя, коеона произвела на свет, оказалось не кем иным, как Афраэлью, Богиней-Дитя, и вмиг рождения ее все мечты и надежды Заласты обратились в прах, ибо жизнь твоявсецело принадлежала теперь твоей малой сестре. Гнев Заласты был беспределен, искрылся он один в лесной чащобе, ибо самое лицо его выдавало его затаенныемысли. Много он странствовал, выискивая могущественнейших магов Стирикума, дажеподвергая опасности душу свою, отверженных и проклятых. Искал он лишь одного —средства, коим человек смертный мог бы уничтожить бога; ибо отчаяние породило внем непостижимую ненависть к Богине-Дитя, и неустанно искал он ее гибели.

Принцесса Даная громко ахнула.

— Молчи и слушай, — строго сказала ей мать.

— Я просто удивилась, мама.

— Никогда не показывай этого. Всегда старайсясдерживать свои чувства.

— Хорошо, мама.

— Шел шестой год жизни Богини-Дитя в сем новомвоплощении, — продолжала Ксанетия, — когда Заласта, обезумевший отбезнадежности, ибо все, с кем ни говорил он, твердили ему, что цель егонедостижима для смертного, обратился к более простым средствам. Надеясь, бытьможет, что Богиню-Дитя можно застичь врасплох или же что в нежных своих летахне обрела она еще полного могущества, замыслил он безрассудный план одолеть еепростою силой. Хотя сама Богиня бессмертна, мыслил он, быть может, смертно ее воплощение,и, буде удастся убить его, принуждена будет Богиня искать иной сосуд для духасвоего.

— И это сработало бы? — спросил Келтэн у Спархока.

— Почем мне знать? — Спархок осторожно взглянул надочь.

Даная медленно, как бы между прочим, покачала головой.

— Во исполнение своего отвратительного замысла принялЗаласта облик эленийского священника и пришел в нищие хижины тамошних крестьян,и всяко чернил перед ними стириков родного своего селения, выставляя ихидолопоклонниками и почитателями демонов, коих черные обряды требуют кровиэленийских девственниц. Так сильно воспламенил он их лживыми своими наветами,что в некий день собрались невежественные крестьяне и обрушились на мирноестирикское селение, убивая всех, кто попадался им на пути, и предавая огню всежилища.

— Но ведь там же был и дом Сефрении! — воскликнулаЭлана. — Как он мог быть уверен, что и ее не убьют?

— Сие было ему безразлично, королева Элении. Воистинумнилось ему, что лучше бы Сефрения умерла, нежели досталась Афраэли, —лучше горе, что когда-нибудь минет, чем бесплодное стремление к невозможному.Вышло, однако, так, что утром того самого дня Богиня-Дитя уговорила сестру своюпойти в лес за цветами, а потому, когда эленийские крестьяне разоряли селение,ни Сефрении, ни Афраэли там не было.

— Заласта рассказывал мне эту историю, — перебилее Спархок. — Он сказал, что был в лесу вместе с Сефренией и Афраэлью.

— Сие неправда, Анакха. Был он тогда в селении,разыскивая их обеих.

— С какой же стати он солгал?

— Быть может, лгал он даже и перед самим собою. Деянияего в тот день были чудовищны, а природе людской свойственно таить сотворенныемерзости даже от самих себя.

— Может быть и так, — согласился он.

— Постигнешь ты глубже всю силу ненависти и отчаяния,владевших Заластой, узнав, что и родные его погибли в тот же день, —продолжала Ксанетия. — Истинно так, и отец, и мать, и сестры его пали поддубинками и косами беснующихся дикарей, коих сам же Заласта и привел в селение,пали на его же глазах.

— Я не верю тебе! — с отчаянием воскликнула Сефрения.

— Беллиом свидетель того, что я говорю правду,Сефрения, — спокойно отвечала Ксанетия, — и, ежели я нарушила клятвусвою ложью, сэр Келтэн лишит меня жизни. Подвергни меня испытанию, сестра.

— Заласта говорил, что крестьян подбили напасть на нашеселение твои соплеменники — дэльфы!

— Он лгал тебе, Сефрения. Велико было егоразочарование, когда узнал он, что Афраэль — и ты также — уцелели. Схватившисьза первую мысль, пришедшую ему на ум, переложил он собственную вину на моихсородичей, рассудив, что ты тем более охотно поверишь худшему о тех, кого ужепривыкла ненавидеть. Он обманывал тебя с детских твоих лет, Сефрения из Илары,и обманывал бы поныне, если бы Анакха не вынудил его сбросить личину.

— Так ты поэтому так ненавидишь дэльфов,Сефрения? — догадалась Элана. — Ты считала, что они виноваты в гибелитвоих родителей.

— И Заласта, силясь сокрыть собственную вину, не терялни единой возможности напомнить ей об этой лжи, — сказала Ксанетия. —Столетиями отравлял он мысли ее ненавистью к дэльфам, наполняя враждой еесердце, только бы не усомнилась она в его к сему непричастности.

Лицо Сефрении исказилось, она уткнулась лицом в ладони иразрыдалась.

Ксанетия вздохнула.

— Открывшаяся ныне истина разбередила в ней давнеегоре. Она оплакивает родных своих, коих нет на свете уже много веков. —Она взглянула на Алиэн. — Уведи ее отсюда, милое дитя, и утешь. Сефренияболее всего нуждается сейчас в женском сочувствии и утешении. Скоро выльютсявсе ее слезы, и горе тогда Заласте, буде он когда-нибудь попадется в ее руки.

— Или в мои, — угрюмо вставил Вэнион.

— Кипящее масло, мой лорд, — деловито предложилКелтэн. — Свари его в масле живьем.

— Хороши также крючья, — прибавил Улаф. —Длинные крючья со славными острыми зубьями.

— Это обязательно? — содрогнувшись, осведомилсяСарабиан.

— Ваше величество, — сказал Келтэн, — Заластапричинил боль Сефрении. Двадцать пять тысяч пандионцев — не считая рыцарей издругих орденов — сочтут, что это касается их лично. Заласта может водрузить надсвоим логовом целый горный хребет, но мы все равно до него доберемся. Рыцарейцеркви нельзя назвать особо цивилизованными людьми, и, когда кто-то причиняетболь тем, кого мы любим, это будит в нас худшие инстинкты.

— Отменно сказано, — пробормотал Спархок.

— Мы отвлеклись, господа, — напомнила имЭлана. — Казнь Заласты мы успеем обсудить, когда поймаем его. Ксанетия,когда и как он оказался замешанным в нынешних событиях? Он действительнозаключил союз с Киргоном?