перед компьютером с карточкой в руке с таким тяжелым, вымученным, типа как смачным вздохом неудовольствия, а я дрожащими руками зашла на страницу GhettoGäriz и кликнула на мерч, но его уже не было.

Не было.

Все, чего я ни пожелаю, исчезает. Все, что я люблю, забирают себе другие.

Если хочешь что-то получить – хватай сразу. Не сомневайся. Не жди…

Передо мной в очереди все еще куча народу, там, впереди, разложен деревянный столик, на нем выставлены пластиковые бутылки с водой, я оборачиваюсь и вижу перрон, но там ничего не разглядеть, впрочем, на папе сиреневая футболка «Лакост», она сияет сквозь скопище грязных, потных, недовольных людей, да еще ярко-красная сумка-органайзер с вещами Бекки, я точно отыщу родителей; стоящие впереди берут свои бутылки и отходят, но некоторым надо задать тысячу вопросов, а парень на раздаче, разумеется, не в состоянии всем ответить; кому-то просто хочется пожаловаться и поныть насчет автобуса – поезда – сухого пайка – медпомощи, которые должны бы быть, но ничего этого тут нет, скоро уже моя очередь, интересно, сколько бутылок можно брать, некоторые хватают по три-четыре, целыми охапками загребают, на столе осталось всего несколько штук, но должно же быть припасено где-то еще; к очереди подходит тетка, от нее пахнет увядшими цветами и мочой, она жалобно смотрит на меня. «Я сейчас в обморок шлепнусь, – шепчет она, – со вчерашнего дня без воды»; она опирается на клюшку для гольфа, но выглядит так, словно рухнет в любой момент, по сморщенному лицу стекает пот и косметика, и я говорю ей, что она могла бы встать в очередь, как все остальные, но сама понимаю по своему голосу, что это не сработает, она стоит тут со своей клюшкой и пялится, глаза такие печальные, в комочках туши, и губа трясется, и эти ее старушечьи духи, смешавшиеся с запахом мочи, и миленькая сумочка «Малбери», так красиво, когда бабульки ходят с «Малбери», думаю я и разрешаю ей занять место передо мной, очередь движется вперед рывками, еще немного – и передо мной будет всего десять человек, я снова бросаю взгляд в сторону перрона, народу там прибавилось, но поезда так и нет, я в очередной раз скролю ленту новостей: Аделин в Майами, Стелла в Португалии, Бьянка в их загородном домике в Сконе, она подстриглась, сделала себе стрижку пикси и покрасила волосы в черный цвет, выглядит кошмарно; я увеличиваю фотографию, надеясь увидеть хоть что-нибудь позитивное, хоть что-нибудь хорошее, что можно было бы ей написать, но не могу придумать ничего – все прозвучит фальшиво, в итоге я просто лайкаю фотку, потом поднимаю глаза и вижу, что я первая в очереди, а на столе пусто.

– Воды, – говорю я парню.

– Нету, – отвечает он и показывает на тетку, которая с поразительной скоростью ковыляет прочь, опираясь на свою клюшку, – она взяла две последние.

Я тупо смотрю на стол, на него, потом снова на стол:

– Но у тебя же должны где-то быть еще бутылки?

– Не-а.

– Ну а в магазине?

– Видишь тут где-то открытый магазин?

Я снова смотрю на тетку, на то, как она бодрым шагом исчезает в плотной толпе, двигающейся к станции, вот розовая «Малбери» мелькнула на прощание, и больше ее не видно, я оборачиваюсь к парню, он смотрит мне в лицо своими спокойными ясными голубыми глазами.

– Вот же хрень, – говорю я.

– Да, – он улыбается. – Хрень.

И мы, типа, просто стоим и смотрим друг на друга, ему, наверно, лет пятнадцать или шестнадцать, густые волосы пепельно-русого оттенка с пробором посередине, над верхней губой и на щеках миленький светлый пушок, кажется, как будто у него снюс[135] под губой, под желтым светоотражающим жилетом видна сине-белая, типа как командная, футболка, плечи худые и прямые, у него вид парня, который, даже если много тренируется, все равно остается немного дрыщом.

– Ты тут одна или как? – спрашивает он, и мне нравится, как у него это звучит, чаще всего меня раздражает северный говор, стоит местным только открыть рот, но он произносит слова нараспев, и получается совсем не комично, а просто по-доброму.

– Не, я тут с родителями. И с сестренкой, но она совсем еще маленькая.

Я думаю, что надо было сказать и про Зака, хотя с чего бы, его все равно тут нет, вспоминаю про Лану Дель Рей и сразу вслед за этим – как я напустилась на брата вчера, отругала и наговорила гадостей, а у него все ноги были в крови, теперь же он пропал, мама с папой только и ссорятся между собой, воспоминания об этом вчерашнем дурдоме накрывают меня с головой, появляется мерзкая тяжесть внутри, как когда объешься попкорном, чипсами и сырными палочками во время ночевки у кого-нибудь из подружек, и мне стыдно за все это, я бы хотела быть кем-то другим, стоя перед этим симпатичным деревенским пареньком с пушком над губой и милой широченной улыбкой, от которой у него появляются ямочки, такие славненькие, что я себя останавливаю, чтобы не протянуть руку и не погладить их кончиками пальцев.

– Если хочешь пить, у меня своя вода есть, – говорит он, протягивая синюю спортивную бутылку; я беру ее и вливаю в себя несколько глотков теплой воды, чувствую что-то шероховатое под пальцами и, закончив пить, рассматриваю бутылку, на ней наклеен кусок широкого белого скотча, на котором черным фломастером выведено «ПУМА»; я смотрю на парня, наморщив лоб, и вопросительно улыбаюсь, он краснеет.

– Ну, короче, у нас в команде парень один начал звать меня Пумой, поскольку у меня одного были такие кроссовки, а потом и остальные в команде стали меня так звать, а потом и школьные приятели тоже, так что теперь меня все так зовут, а вообще-то мое настоящее имя Робан. – Он такой хорошенький, когда говорит что-то и слегка запинается при этом. – Но так меня только маманя зовет, ну то есть я Роберт, но, похоже, теперь уже вряд ли когда кто меня будет звать иначе как Пумой, может, если я когда женюсь только.

– Меня зовут Вилья, – представляюсь я. – Знаю, фиговое имечко.

– Ты из Стокгольма?

Я молча киваю в ответ.

– Домой едешь или как?

Я пожимаю плечами:

– Наверное. Типа того. Даже не знаю. А ты?

– Мы должны были отыграть матч против Лимы, но из-за пожаров все отменилось, так что руководство послало нас сюда волонтерами, чтобы мы народу здесь помогли.

– Прикольно?

– Да не особо. Люди, похоже, с ума посходили.

Он снова протягивает бутылку, и я как раз собираюсь отпить глоток, как вдруг громко взвывает сирена и теснящиеся у станции люди шарахаются