ее в надлежащий архив на случай, если дело потребует дальнейшего пересмотра. Письмо было странное, бессвязное, к тому же там было много не имевшей отношения к делу информации и ссылок на разные форумы по психологии детей и подростков; подозреваю, что сочинял он его в подпитии.

«В заключение, – писал папа, – я бы хотел ПОБЛАГОДАРИТЬ вас за то, что вы были столь ненавязчивы и с такой готовностью шли навстречу в подобном вопросе. Андре – ранимый мальчик, неуверенный в себе, он совсем не такой, каким был я. Его назвали Андре, потому что свой последний матч я сыграл против Агасси, тот победил меня со счетом 3:0, и я иногда думаю, что именно из-за этого сын такой лузер, из-за того, что я окрестил его в честь проигрыша, в честь того мгновения when it was all over[134]».

Он писал:

«Андре – дитя любви, все, что осталось у меня от Малин. Я стыжусь своего сына, но никогда не перестану защищать его. Никогда».

* * *

– Вон там он жил, – папа говорит слабым, дрожащим, как желе, голосом.

Мы несемся вперед на одолженной нами «Принцессе Флайбридж». Он лежит на большом белом диване позади рулевого релинга, мокрый, в крови, с белым как мел лицом.

Мы миновали Сандхамн и мчимся в город, вокруг нас быстро сгущаются сумерки этого обесточенного августовского вечера, но катер снабжен навигатором и радаром, а еще камерами, так что может весь путь до Стокгольма проделать на автопилоте. И все же я стою у штурвала. Я впервые в жизни управляю катером, во всяком случае таким быстрым, очень сильное ощущение, ветер раздувает волосы, ревущие моторы взрезают волны, капитанский мостик поднимает тебя надо всем, а если бы я мог разобраться, как тут работает стереосистема, то попытался бы врубить Вагнера.

– Кто?

Папа не отвечает, он вздыхает, зажмуривается, издает краткий стон.

«Он не выживет», – думаю я.

«Он обязан выжить».

«Он не должен выжить».

И потом:

«Может, это больше не имеет значения. Важно было показать, что я способен на это».

– Кто? – переспрашиваю я снова.

– Чего кто?

– Кто там жил?

– Борг. Вон там, на острове Ингарё.

Я смотрю на темную тень, на экран, на морскую карту. Ингарё не здесь, папа ошибся, он редко ошибается в шхерах, всегда знает, где мы, я уже собираюсь указать ему на ошибку, но решаю, что пора остановиться. Нечего больше доказывать. Дай мужику состариться. Дай ему умереть. Дай мне забыть. Дай мне простить.

Дай мне перестать стыдиться того, кем я стал.

– Ты там бывал?

– Да, – хрипит папа, – естественно. Когда ему исполнилось пятьдесят, большой праздник.

– И как он?

Папа не отвечает, перекатывается на бок, дыхание у него поверхностное. Я знаю, что он принимает антикоагулянты. Это хорошо или плохо?

– Папа, – зову я чуть громче, я вдруг пугаюсь того, что скажу Якобу с Каролиной. А Маше? А полиции, медикам, журналистам?

– Да?

– И как он?

– Кто?

– Бьорн Борг, конечно.

Он шепчет:

– Без понятия.

Я вижу мигание огоньков слева. Сначала один, другой, а потом целые россыпи огней. На острова вернулось электричество. Подальше впереди, там, где находится город, в темном небе образовался купол света.

Световое загрязнение. Экологическая катастрофа, всего масштаба которой мы до сих пор так и не осознали.

– Но ты же говоришь, что встречал его.

– Это кого?

В тишине проносится порыв холодного ветра. Несколько капель дождя падают мне на лицо, я так отвык от него, что даже вздрагиваю. Я надеваю кепку, поправляю ее.

Вот так.

– Так кого? – опять спрашивает папа.

– Да ну, папа. Бьорна Борга же.

– Ну да, встречал. – Он вздыхает, ворчит что-то, дыхание становится тяжелее. – Только с Бьорном так просто не побазаришь.

– Правда?

– Ага.

4. Все, кого ты встретишь на своем пути

Впервые я заметила, что взрослые боятся погоды, в то лето, когда Зак учился читать. Стояла ужасная жара, она началась еще до летних каникул, в школу нам нужно было брать каждый день крем от загара и бутылку воды, учительницы во время уроков открывали окна, а дома мама набивала морозилку мороженым. Прошло несколько недель, мы сняли дом на Готланде, и я услышала, как папа очень озабоченно обсуждает с мамой какую-то новость из интернета, я не помню, что точно он говорил, запомнила только использованное им выражение.

«Вынужденный убой».

Два жутких слова, сложенных вместе, убой – это когда убивают животных, чтобы съесть, вынужденный – это когда что-то делается против желания, иногда в случае опасности, например вынужденная остановка поезда. А вынужденный убой – это что? Я представила себе картинку с симпатичной буренкой, к горлу которой приставлен топор, а рядом опасная красная кнопка; мама увидела, что я разволновалась, и стала объяснять мне, что папа имел в виду, но я ничего не хотела знать, не хотела слушать о том, что животные должны умереть просто потому, что сейчас чрезвычайно жарко и печет солнце.

Ведь – и я хорошо помню – тогда было так здорово, я научилась отлично плавать, запросто доплывала до плота и обратно, научилась нырять с мостков, по ночам оставляла окна раскрытыми нараспашку, в комнату влетал щебет птиц и аромат деревьев и цветов, а по утрам мы сидели под яблоней и неторопливо завтракали клубникой, молоком и папиным свежеиспеченным хлебом, даже поздно вечером на улице было тепло и приятно, я играла в сухой траве босая, в своей пижаме, а солнце медленно закатывалось, как большой красный апельсин.

Потом мы снова вернулись домой, до школы оставалось всего несколько дней, и папа решил, что нам нужно сделать что-нибудь приятное всем вместе в последний день перед окончанием каникул, так что мы отправились к морю, только он, я и Зак. Мы пошли на маленький песчаный пляж, он находился недалеко от беговой дорожки, и мы иногда приходили туда, папа развел костер совсем близко от воды и вытащил пакетик маршмеллоу и нож: «Будем жарить маршмелки на огне, мы так всегда делали, когда я был маленьким». Меня отправили в лес за длинными веточками, а потом папа показал, как их обстругать, чтобы получались длинные палочки для гриля. Мы собрали еще веточек, коры и сухих листьев, папа построил из них маленькую пирамидку и поджег, огонь быстро занялся, и она разгорелась.

«Вообще-то сейчас действует запрет на разведение огня, – с виноватым видом сказал он, – но так близко к воде, думаю, ничего не случится».

Зак сидел на песке и читал «Гарри Поттера», мама с папой гордились, что он не читает по слогам всякие там упрощенные книжки