смерть. Жизнь измеряется чувствами и делами. Что же касается движения, то оно измеряется стадиями.

Ахилл посчитал это верным. Жизнь или есть, или ее нет. А когда ее нет, есть смерть. И нет времени. Они не бегут через время. Они бегут через смерть.

Он спросил:

— Ты Ахиллес?

— Ты это знаешь.

— Да. Мне было лет двенадцать, когда ты пришел ко мне в первый раз.

— Я не приходил. Я был с тобою всегда.

Он был, да, он был с Ахиллом всегда.

— Я хочу с тобой говорить.

— Говори.

Он бог, напомнил себе Ахилл. И он человек. Разговаривать с богом. Какая возможность! Беседовать, мчась через смерть, в ее тьме, без времени и примет.

— Что ты знаешь о смерти?

Он услышал слова Ахиллеса о смерти:

— Это судьба. Знанье своей судьбы. Она с нами. Все определено судьбой с самого начала. И это означает, что от начала смерть руководит, она превыше жизни. И счастлив тот, кто от начала знает свою судьбу. Тот знает свою смерть.

Ахилл не понял.

— Но почему он счастлив?

— Потому, что это знание — свобода. Я славен как герой, бесстрашный в битвах, и подвиги мои воспеты, — и это потому, что все я знал о себе заранее. Я смерти не искал, она меня, конечно, тоже не искала. Я был свободен каждый миг, я не боялся гибели своей, идя на острие копья, на лезвия мечей, на тучи стрел крылатых. Я знал, что есть моя судьба, и смерть все про меня заране знает тоже.

— «Видишь, каков я и сам, и красив, и величествен видом, — стал Ахилл повторять слова Ахиллеса, знакомые с детства, —

Сын отца знаменитого, матерь имею богиню!

Но и мне на земле от могучей судьбы не избегнуть;

Смерть придет и ко мне поутру, ввечеру или в полдень,

Быстро, лишь враг и мою на сражениях душу исторгнет,

Или копьем поразив, иль крылатой стрелою из лука».

Так ты говорил, Ахиллес, перед тем, как убить Ликаона и мертвого бросить в воды Скамандра. Но Скамандр на тебя встал стеною, и ты побежал — бросился в страхе долиной лететь на ногах своих быстрых. И закричал в небеса, прямо к Зевсу, призывая спасти от реки, настигавшей тебя. Так не значит ли это, что гибели ты в этот миг, Ахиллес, все ж боялся?

— Нет. Я боялся не гибели. Хуже: бесславья. Я был должен погибнуть в бою, а не в речке, взбесившейся вдруг. Я Зевсу кричал, что судьбой мне дарована смерть от стрелы Аполлона, я согласен был пасть и от Гектора даже, потому что мне роком дана была славная смерть. После смерти такой слава, однако, жива и собою весь мир наполняет. Как мог я без страха принять бесславную смерть?

Он умолк. Но добавил:

— Огонь и вода. На воды Скамандра пал огонь, устремленный Гефестом. Две стихии, смешавшись, пред мной бушевали. Ты знаешь, что обе стихии проникли в меня при зачатье. От них был рожден я и их нес в себе.

Ахилл это знал. Он все смелей говорил с Ахиллесом.

— Говорят — слава бренная.

— Что это значит?

— Она преходяща, она разрушима, как глина, скудельна, хрупка и готова исчезнуть, стать прахом.

— Неправда. Лишь тело становится прахом — малая толика, чем едва наполнится урна. Тело в урне, душа отправляется в небо, тень идет в царство мертвых. Лишь слава живет. И с нею герой. Он в славе бессмертен. Я всегда был с тобой, потому что я славен.

Ахилл это принял.

— Ты прав. — Тьма и тьма, ничего нет вокруг и не будет. Только слава осталась в том мире, который был некогда, и до сих пор вместе с ним пребывает и будет в нем жить, пока мир существует. Прекрасно! Тела исчезают, и души парят где-то в небе, и тени уходят, — лишь слава жива и собою весь мир наполняет. — Ты прав. Это слава. Еще мне скажи, Ахиллес. Что присуще герою еще, кроме славы?

— Ты не знаешь? Все, что народы считают достойным. Может ли разве великая слава родиться, если нет у героя великих достоинств? В них исток ее. Слава — весть о достойном. Достойным же люди считают немногое. Все великое немногочисленно.

— Перечисли тогда.

— Сила. Быть слабосильным постыдно. Славы такие не имут. Люди смеются над ними. Сильный же смертным угоден. Боги дают ему право на власть. Сила с властью слагают богатство. И они же его защищают. Сила, власть и богатство — вот начала достоинств, герою дающих молву средь народов и славу. Муж, имеющий их, обладает великим, однако не всем. Есть достоинство, любое всем, — как мужам, так и женам из смертных, так и богам и богиням на небе: красота. Всех она покоряет. Она та же власть, та же сила и то же богатство. Не Парис ли красавчик был тем, кто народы поверг в бесконечную битву, кто украл от моей — от сильнейшего славы жалкий кус для себя?! Если б только не воля богов, не хватило бы разве ему одной славы красавца?

Ахиллес замолчал.

— А деянья? Ты сказал, измеряется жизнь, вместе с чувствами, делом. Разве весть о достойных деяньях не являет собою и славу?

— Хочешь так говорить — говори. Но деянья — одежды достоинств.

Ответ был так прост. И он звал к продолженью.

— Я хотел бы узнать, что ты скажешь про ум. Про известное свойство разумных ум использовать в качестве силы?

— Хитроумие, верно, бывает заменой одного из достоинств. Тем прославил себя Одиссей. От него и пошла эта слава про умных. Я ж к тому, что сказал о достойном, хитроумия не прилагаю.

Хитроумие? Разум и ум? Или мудрость? Значения здесь расходились. Если так, то пусть остаются в вопросах. Дальше, дальше, рядом бегущий сквозь тьму Ахиллес, упоительно близко звучащий.

— О деяниях. Сила твоя была беспощадна. Твой гнев увеличивал ее во сто крат. И ты сеял смерть, будто сеятель зерна, горстями. Кровавый твой урожай, как все знают, несметен. Что ты скажешь о зле, причиняемом силой таких вот деяний? Я хотел бы понять.

— Но тебя я не понял. О зле? Объясни.

— Бесконечности славы твоей, Ахиллес, равна бесконечность невиданных твоих подвигов. Ты нес смерть. Причинял людям зло.

— Смертным смерть. Лишь боги владеют бессмертьем. Я смерть причинял, сам сражаясь со смертью. Но ты говоришь мне о том, что я зло причинял. Что есть зло?

— Уменьшение блага. Лишение жизни.

— Благо боги дают. И они