о выполнении задания по слежке за квартирой гражданина М. И. Вигдарова и излагал на листе бумаги, что наблюдение не подтвердило присутствия в этой квартире приезжих из Ленинграда, почему и было принято решение снять пост. И в те же самые минуты Джордж сидел в поезде Ленинград — Хельсинки и вместе с другими туристами-англичанами приближался к советско-финской границе. Накануне Джордж, Майя и ее знакомый — товарищ по диссидентским делам — переписали на вторую кассету дубликат интервью с Ахиллом, выбросив из текста все, что относилось к скандальному сочинению, так что на этой второй кассете остался лишь рассказ композитора о его творческом пути и о его планах на будущее. Кассету с этим безобидным текстом Джордж положил в карман и был готов с притворным возмущением отдать ее таможенникам на границе, буде они захотят ее конфисковать. Но первую кассету с полным текстом интервью он надеялся провезти: она была вставлена внутрь толстого переплета принадлежащей Джорджу деловой книжки-календаря. Переплет этой книжки был накануне вскрыт, изнутри его удалена была набивка из кусков газеты (тамильский язык, сообщил своим помощникам Джордж), в освободившийся объем засунули кассету, переплет аккуратно заклеили, и книжка-календарь вновь обрела вполне девственный вид.

В московском Театре имени Вахтангова шел дневной спектакль «Принцесса Турандот», и его намеревался было посетить заместитель министра культуры (к нему приехала из Кишинева его племянница, дочь молдавского партийного секретаря, днем она томилась от безделья, отчего у московского дядюшки и возникла мысль сходить с нею в театр), но вместо этого замминистра сидел вот сейчас в своем кабинете, напротив него за длинным столом истуканно торчали фигуры Бартелева и издательского Директора, а слева от хозяина кабинета, почти в углу, находилась еще одна персона, чья молчаливая замкнутая внимательность не вызывала сомнений в ее принадлежности к славным чекистским органам.

Зам говорил, Бартелев и Директор слушали, человек в углу присутствовал. Речь шла о Вигдарове, и дело было важным и деликатным. Вигдаров дал повод нашим идейным врагам воспользоваться его именем в целях разжигания антисоветской истерии, и наши власти этого без последствий оставить не могут. Как видите, говорил замминистра, это всем нам неожиданная неприятность, потому что по нашему ведомству. Но нам дается возможность нейтрализовать и даже использовать Вигдарова в интересах страны. С ним необходимо провести работу, провести срочное собеседование. Он должен немедленно выступить с заявлением, в котором вещи будут названы своими именами: клевета, провокация, нарушение его авторских прав, он должен заявить, что протестует, а главное, в заявлении должен быть раздел, где говорится о полном отсутствии у нас в стране нарушений гражданских прав и, в частности, свободы творчества. Такое заявление очень важно, так как Вигдарова знают на Западе, и о нем там сейчас вещают все «голоса» и пишут в буржуазных газетах. Текст его заявления сейчас подрабатывается и будет готов часа через два. Вам понятно? — спросил зам обоих своих посетителей, которым только теперь становилось ясно, зачем их на министерских машинах вдруг привезли сюда. Последовала пауза, а потом Директор робко спросил, а кто же с Вигдаровым будет говорить? На это отвечено было: вы, и вы тоже, сказано было Бартелеву, каждый отдельно. Ведь вы, товарищ Бартелев, как нам известно (тут у замминистра непроизвольно приподнялось левое плечо, и это означало, что «известно» относится к человеку, который сидел в углу и который накануне с Бартелевым побеседовал), собирались Вигдарова привлечь к своей работе (Бартелев дернулся, как будто хотел тут же вскрикнуть «нет-нет!»), и вы можете это ему подтвердить, мы даже будем заинтересованы послать его за границу, как вы хотели. Нам будет полезно показать за границей — ха-ха! — бывшего музыкального диссидента. Но вы понимаете, все надо связать с его поведением. И в этом ваша задача — сбить с него фронду и показать ему всю серьезность его проступка. Он должен, с одной стороны, понять, что может искупить свою вину, а с другой — что может быть привлечен к ответственности. Ваша миссия, товарищ директор, тоже важна. Вы ведь публикуете его статьи по педагогике? Ну, это пустяки, этим Вигдарова не привлечь, вы должны ему обещать, что начнете печатать его ноты, то есть его музыкальные сочинения. Можете еще сказать, что фирма «Мелодия» заключит с ним договор на грамзаписи. Вы видите, на что мы готовы пойти? Ведь он модернист-формалист. Но в данном случае мы закроем на это глаза. Тут шевельнулся человек в углу и многозначительно тихо сказал: еще одна линия есть, его дочь, вы не знаете, в Ленинграде, вот-вот, ее надо забрать, они там стали тоже распускаться, но это мы при случае сами ему скажем, что, если будет несговорчивым, дочь арестуем, так что вы имейте в виду всю серьезность.

Людвиг Мирович сидел перед клавиатурой. Под утро он, страдая от бессонницы, вдруг обнаружил, что в сознании его звучат отрывки музыки — полузнакомой, полузабытой, — и он понял, что это музыка Эли Ласкова, его «Ахиллес». Теперь Людвиг записывал то, что память внезапно явила ему, и он живо представлял себе, как будет эти страницы вручать Ахиллу, и как тот обрадуется.

В консерватории, рядом с буфетом, двое студентов стояли растерянно перед Черным, и он говорил им: «Забудьте. И не репетируйте. Не смейте даже заикаться, что вы хотели исполнять его сонату. Вас могут за это выгнать».

Маронов, едучи в своей машине, был на полпути из Красного в Москву. Четверть часа назад он страшно скандалил с Настеной и теперь с тоскою в сотый раз раздумывал, не развестись ли с ней. Настена, подождав с привычной осторожностью все те же с четверть часа, уже надевала шубку, чтобы слетать по соседству, — этой зимой появился в поселке юный поэт, которому она вчера сказала: «Я днем забегу».

К Покровско-Стрешнево подъехала полупустая электричка, и из нее вышла Валя. Она торопилась: сказав Ахиллу накануне вечером, что день у нее сегодня свободный, Валя ему соврала, по-настоящему-то она должна была быть до обеда в детдоме, поэтому утро ушло у нее на то, чтоб устроить отгул для поездки в Москву по каким-то придуманным ею личным делам, и теперь приходилось ей быстро решать, как в ближайшие два-три часа исхитриться купить в магазинах продуктов, сготовить обед и встретить Ахилла накрытым столом и в, хорошо бы, прибранном ею его безалаберном доме.

Валя впервые явилась Ахиллу в ипостаси, так сказать, бесплотной — в виде «читательского письма». Письмо ее в числе других ему вручили в педжурнале, где он публиковал цикл просветительских бесед с родителями