– Ты бы поаккуратнее, – предостерег помощника шеф. – И вообще, не ставь на одну доску родную страну и неродное начальство. Которое чем дальше, тем заметнее мельчает. Ну, оставайся, а я пойду.

Прямо в кабинете статский советник переоделся в партикулярный сюртук:

– Ух, как я отвык от мундира. В арестантском бушлате много удобнее. Ну, я на двадцать семь – двадцать восемь[153].

Петр Николаевич, уступив шесть лет назад должность Столыпину, остался не у дел. Умный, энергичный и еще не очень старый, он мог и хотел служить. Но ему не давали. Засев в Государственном совете, Дурново присоединился к правым. Однако тамошняя говорильня была действительному тайному советнику не по душе.

Месяц назад, в апреле, он получил Владимира первой степени по случаю пятидесятилетия службы в офицерских чинах. При именном рескрипте! В свете заговорили о его возвращении во власть. И Лыков отправился на Моховую с надеждой именно на это.

Сначала сыщик, конечно, телефонировал бывшему начальнику. Петр Николаевич обрадовался и сказал:

– Приходите прямо сейчас. Я очень рад за вас, заодно и отметим пересмотр приговора.

– Лечу!

Подойдя к дому, Лыков заметил нескольких агентов, слоняющихся вокруг. После ухода с должности Дурново опасался покушения на свою жизнь. И не напрасно. Полоумная девица Леонтьева, дочь якутского вице-губернатора, застрелила в Швейцарии француза-рантье Шарля Мюллера, приняв его за экс-министра. Поэтому даже сейчас отставника караулили шесть чинов охранной команды Департамента полиции, и в подъезде дежурил городовой. Агенты знали сыщика в лицо. Один из них прошел с ним в парадное и велел городовому пропустить статского советника.

В большой, но неуютной квартире гость рассказал хозяину о своих злоключениях. Как Макаров сначала сдал его судейским, даже не поборовшись, а сейчас желает унизить. Дурново выслушал и спросил:

– Чего вы от меня хотите?

– Чтобы этот кретин взял меня на службу.

– Так подпишите бумагу, и дело с концом.

– Не желаю. Присягу по два раза не дают.

– Гордыня вас заела, Алексей Николаевич, вот что я вам скажу.

– Служить бы рад – прислуживаться тошно, – процитировал Грибоедова сыщик. – Ничего с тех пор не изменилось, увы.

Собеседники выпили еще по рюмке настойки, и Алексей Николаевич спросил:

– Что, если передать государю?

– А смысл?

– Ну…

Дурново сказал, глядя в сторону:

– Я теперь вижу его раз в год, издалека. Стал не нужен. У нашего самодержца как? Вышел из ближнего круга – и тебя больше не существует. Бросается людьми, как будто у него их без счета. Когда война сделает свое черное дело, возле Николая Александровича не останется ни одного сильного человека. Сильного и при этом верного. А он начнет жаловаться: куда все подевались, изменники? Тьфу!

– Значит, ничего нельзя сделать? – закручинился сыщик.

– Я попробую напугать нотариуса. Но успеха не гарантирую. Он что, действительно сказал, что повидал побольше вашего?

– Да, и глазом не моргнул.

– Кабинетный слизняк, – ругнулся Дурново. – Всю жизнь просидел на жопе, а туда же. Ну, еще по лампадке?

На другой день ровно к началу приемных часов Петр Николаевич явился на Фонтанку, 16. Разумеется, министр принял его первым.

Дурново сразу заговорил по существу:

– Статский советник Лыков рассказал мне, что не может нормальным образом вернуться на службу.

– Правильнее сказать – не хочет, – ответил Макаров.

– Но подписывать заново присяжный лист – это уж чересчур. Не находите?

– Нет, не нахожу. Лыков вылетел с коронной службы по приговору суда. Теперь надо принимать присягу заново.

Дурново попытался убедить министра:

– Приговор отменен. Лыков восстановлен в правах, включая сословные, служебные и так далее. Все теперь как было прежде.

Макаров стал краснеть от злости:

– Петр Николаевич, сколь помнится, вы заканчивали Морской корпус. И учите праву меня, выпускника юридического факультета Петербургского университета?

– Иногда неплохо и поучить, – небрежно ответил бывший министр нынешнему. – Вы же собирались поучить Лыкова? Сказали, что повидали побольше его…

– Не помню. А если даже и сказал? Что с того? Он стал мне дерзить.

Дурново уселся поудобнее, скрестил пальцы на коленях и спросил:

– Вы хоть понимаете, что у Алексея Николаевича за спиной?

– А что такого у него может быть за спиной?

– Война. Потом тридцать три года службы. То ли одиннадцать, то ли двенадцать ранений, он и сам уже не помнит сколько. У вас, Александр Александрович, сколько шрамов на теле?

Макаров стал напоминать помидор, но молчал.

– Ни одного? Я так и думал. У меня вот тоже ни одного. Повезло. А Лыкова резали, взрывали, засыпали в пещере… Стреляли в него. Толкали под трамвай. Убивали целой бандой. Сбрасывали на ходу с поезда. Дважды приходили по его душу домой, и первая жена из-за пережитого сошла с ума… Что же вы такого повидали, что дало вам право говорить с ним в подобном тоне?

Дурново встал и горячо продолжил:

– Вы понимаете, что на таких, как Лыков, держится наша государственность? Не на вас, не на мне. Министры приходят и уходят, России до этого нет никакого дела. Скоро будет война. Она приведет к тому, что нас сметут либералы, которых, в свою очередь, выгонит чернь. И лишь такие, как Алексей Николаевич, встанут на защиту порядка. Если они не сдержат напор, конец всему. На вес золота эти люди, как вы не поймете? Городовой, что мокнет на посту в любую непогоду. Урядник, которому по ночам стреляют в окно. Околоточный с пробитым в пятом году легким. Пристав, в которого кинули уже вторую бомбу. Если…

Макаров пытался перебить собеседника, но тот властно хлопнул по столу и продолжил:

– Дайте сказать, я сейчас уйду! Так вот. Перейдем к делу. Вижу, вы ничего не понимаете в службе по Министерству внутренних дел. Всю жизнь в судейских, терли одним местом стул в теплом кабинете, вот и… Поэтому предлагаю вам выбор. Или Алексей Николаевич Лыков возвращается в Департамент полиции без всяких дурацких унижений, которые вы ему наметили. Или я пишу государю. И тогда унижения ждут вас. Выбирайте.

Макаров, казалось, сейчас лопнет. Он открыл было рот, но Дурново быстро спросил:

– Вы знаете, что императрица очень вами недовольна? И уже выговаривала Коковцову за его рекомендацию?

Последние две фразы подкосили министра больше, чем весь предыдущий разговор. Он поднялся и скороговоркой объявил: