Алексей Николаевич сидел спиной к двери. Она, как всегда, была открыта. Он услышал позади себя шаги и обернулся. На пороге камеры стоял молодой кавказец с ведром и тряпкой в руках.

– Эта… дезин… ну, эта…

– Дезинфекция? – сообразил Огарков. – Заходи. Чего мыть будешь?

– Парашка, да.

– У тебя что в ведре? Известковое молоко?[146]

– Молоко, да.

– Валяй. Тридцать копеек, больше не дадим.

Малайка[147] прошел за перегородку и, опустившись перед фаянсом на колени, стал надраивать стульчак.

– Ну, что дальше, Алексей Николаевич? – вернулся к разговору графоман. – Вы договорились с правителем канцелярии…

Лыков между тем размышлял. Почему парень пришел в неприсутственный день? И потом, к работам по уборке камер привлекали только лиц простого звания. Обычно на них назначали бродяг. А туземец похож на бакинского татарина[148]. Эти ребята не большие охотники с парашками возиться…

На всякий случай сыщик пересел так, чтобы видеть подозрительного гостя. И только он это сделал, как малайка распрямился, выхватил из кармана нож и ринулся на Лыкова.

Огарков от испуга застыл на месте, прикрывшись гроссбухом. Алексей Николаевич, не медля ни секунды, взялся за стол, выставил его ножками вперед и, как бык рогами, атаковал противника. Тот растерялся. Проткнуть стол ножом нельзя. Татарин попробовал рассечь Лыкову пальцы, но Алексей Николаевич не позволил. Он стремительно напирал, быстро загнал парня к перегородке из волнистого железа, поддал – и свалил его на пол вместе с перегородкой. А потом бросил стол, целя кавказцу в голову. Готов…

Надзиратели прибежали на шум и скрутили малайку. Тот стиснул зубы и молчал, не говорил ни слова. Уже в конторе выяснилось, что он сидит во Втором отделении. В камере, где раньше отбывал срок любитель душить людей просаленной веревкой. Но это только добавило вопросов. Саркисьянц – армянин, с бакинскими татарами у них вражда. Видимо, шайка Господи-Помилуй, после того как из тюрьмы изъяли перевертышей, заняла их место.

А вечером стало известно, что в ДПЗ распороли живот владельцу «перекрасочной мастерской». Исполнитель оказался по-своему знаменит. В 1909 году под Могилевом был застрелен при аресте легендарный разбойник Александр Савицкий. Атамана выдал его сообщник, алкоголик и вор Катков. За это вместо виселицы он получил бессрочную каторгу. Но туда Катков не доехал: по приговору воров был убит стамеской в могилевской тюрьме как предатель. Стамеску в горло ему вогнал разбойник Шкваркин. Потом он бежал с этапа, долго числился в розыске. Этой зимой при нападении на контору бутылочной фабрики в селе Знебирь Брянского уезда был схвачен и помещен в «Матросскую тишину». Потом за старые грехи его перевели в Петербург, на Шпалерную. Где он и зарезал Тольха – явно по чьему-то приказу. Открыть имя заказчика Шкваркин отказался, не такой был человек.

Стало ясно, что дело о «перекрасочной мастерской» далеко не закончено. Слишком много уголовных вождей пользовались услугами Леона Адольфовича. И чтобы тот их не выдал, они приговорили Тольха.

Уже к вечеру в Литовский замок приехал Азвестопуло с распоряжением товарища прокурора. Горемыкин приказывал перевести заключенного Лыкова для его безопасности в камеру временного содержания Литейной части. Алексей Николаевич провел там две недели в январе, пока истекал срок кассации. Теперь он вернулся в часть. От нее было недалеко до здания судебных установлений. Кроме того, сыщик попал в одиночку, где его труднее было бы убить.

В кабинете пристава Четвертого участка Литейной части Лыкова ждали двое. Рядом с полицмейстером Второго отдела полковником Григорьевым сидел полковник ОКЖ Запасов. Алексей Николаевич улыбнулся доброму приятелю, но тот был суров.

– Что случилось, господа? Почему вы такие мрачные? Завтра суд, надеюсь, по его итогам меня оправдают.

– До итогов надо еще дожить, – огорошил заключенного Дмитрий Иннокентьевич. – А тебя только что чуть не зарезали…

– В первый раз, что ли?

Полицмейстер, тоже старый знакомец сыщика, укоризненно проговорил:

– Ай-ай, удивительное легкомыслие. Нынешний случай из ряда вон.

– Почему, Георгий Николаевич? Когда тебя пытаются зарезать, это всегда из ряда вон.

– А вот послушайте, что скажет вам Дмитрий Иннокентьевич. Я как узнал, сразу телефонировал прокурору. Поэтому вы здесь.

Лыков отвесил полупоклон:

– Благодарю за заботу. Но в чем, собственно, дело?

Запасов начал напряженным голосом:

– Нападение на тебя и убийство Тольха связаны между собой…

– Это очевидно.

– Не очевидно другое: кто заказал их и для чего.

– Жандармы выяснили главаря? – насторожился сыщик. – И кто он?

Запасов спросил, почему-то нервничая:

– Ты слышал фамилию Альбин?

– Нет.

– А Белоглазов?

– Тоже нет.

– Так знай: этот господин Альбин-Белоглазов заинтересован в твоей смерти. И он гораздо опаснее, чем все британские нефтедобытчики, вместе взятые.

Лыков устроился на стуле поудобнее и попросил:

– Расскажи мне о нем.

Дмитрий Иннокентьевич положил ладонь на лежащий перед ним лист бумаги и начал говорить по памяти:

– Настоящая фамилия его – Цемах. Он важный человек в боевой организации РСДРП, правая рука Никитича, то есть Красина.

Лыков воскликнул:

– Даже так? С Красиным я познакомился в тысяча девятьсот третьем году. Серьезный оказался[149].

Жандарм нахмурился еще сильнее:

– Альбин похлеще будет. Знаешь, как он сбежал из Ростовской тюрьмы, спасаясь от виселицы? Приятели с воли передали ему деньги на подкуп стражи, крупную сумму. Но ее похитил поляк-эсдек, сосед по камере… Чем обрек коллегу по революции на смерть.

– Вор у вора дубинку украл, – хмыкнул Григорьев. – Ну дают товарищи!

Запасов продолжил:

– Так вот, чтобы было понятно, кто такой Альбин. Лишившись денег, он подговорил уголовных устроить групповой побег. И у них получилось. Альбин-Цемах лично связал надзирателя, отобрал ключи и отпер камеры на этаже. В результате драпанули сразу два десятка человек, с оружием. Через главные ворота они выбежали на улицу, а им навстречу отряд драгун. Беглецы огнем рассеяли конных и скрылись. В тот же день большинство из них поймали, но только не Альбина.