Гуд поднялся.

– Милорд, мисс Лэттерли не знала мистера Даффа до этой трагедии. Она не может знать, что для него обычно, а что нет.

Судья глянул на Рэтбоуна.

– Сэр Оливер, замечание мистера Гуда справедливо.

– Милорд, я имел в виду эмоциональное поведение, не характерное для человека в его состоянии. Мисс Лэттерли ухаживала за многими тяжелоранеными. Мне думается, ей больше других известно, чего можно от них ждать.

– Согласен, – судья кивнул. – Можете отвечать, мисс Лэттерли.

– Да, милорд. У Риса случались сильнейшие кошмары, когда он пытался кричать, стучал руками, хотя они сломаны, и это причиняло ему страшную боль. Однако, очнувшись, больной категорически отказывался отвечать на вопросы об инциденте и приходил в крайнее расстройство – вплоть до проявления жестокого отношения к окружающим, в частности, к своей матери, – когда на него пробовали оказать давление.

– И какой вы из этого сделали вывод? – спросил Рэтбоун.

– Никакого. Я была озадачена. Я… Я боялась, что он, быть может, действительно убил своего отца и воспоминания об этом для него невыносимы.

– Вы до сих пор так считаете?

– Нет.

– Почему?

Эстер глубоко вздохнула. В зале никто не шевелился. Гуд хмурился и внимательно слушал ее.

– Потому что когда сегодня утром я увидела, как он упал, то сразу вспомнила кое-что, о чем узнала в армии, – ответила она. – Мысль показалась мне чудовищной, но в камере, куда его отнесли, я несколько минут оставалась с ним наедине, пока не пришел доктор. Я наскоро осмотрела его повреждения… ниже пояса. – Эстер замолчала. Ее лицо исполнилось боли.

Рэтбоун жалел, что ей приходится рассказывать это, но другого выхода не было. Она прочла это в его взгляде и не дрогнула.

– Его изнасиловали, – сказала она негромко, но очень отчетливо. – Рис стал последней жертвой насильников.

По залу пронесся вздох, а потом наступила мертвая тишина; раздался только стон Сильвестры, словно ее пронзила невыносимая боль.

– Сын с отцом ссорились из-за того, что Рис знал кое-что о происходящем. Отец отругал его за то, что он ходит к проституткам, и это ханжество взбесило Риса, но из-за матери он не решился высказаться открыто, выскочил из дома и направился в Сент-Джайлз. По случайности то же самое сделал его отец.

Вздохнув, она продолжила охрипшим голосом:

– На Уотер-лейн на него напали трое. – Гуд не стал перебивать ее, хотя еще недавно называл такие сообщения слухами. Сейчас его незаурядное лицо выражало только ужас. – Они сбили его с ног и изнасиловали, как делали это с женщинами и, вероятно, с другими молодыми людьми. Возможно, мы никогда этого не узнаем. Он кричал и сопротивлялся, и один из нападавших замер, осознав, кто перед ним… Это был Лейтон Дафф, только что изнасиловавший и избивший собственного сына, – повысила голос Эстер. – Он пытался защитить его от дальнейшего избиения, но его соучастники зашли слишком далеко, чтобы отступать. Если б они оставили его в живых, то он обвинил бы их. Это они убили Лейтона Даффа, а Риса сочли мертвым.

Эглантина Уэйд сидела в полной растерянности. Фиделис обняла Сильвестру и раскачивалась вместе с нею взад-вперед, не обращая внимания на присутствующих, с жалостью наблюдавших за ними.

– Как вы сумели все это узнать, мисс Лэттерли? – спросил Рэтбоун.

– К Рису вернулась речь, – ответила она. – Он рассказал мне всё.

– И он знает имена других нападавших?

– Да… это были Джоэл Кинэстон, директор школы, в которой он учился, и Корриден Уэйд, его лечащий врач. Отчасти по этой причине Рис даже не пытался рассказать кому-нибудь, что с ним произошло. Добавьте сюда чувство сильнейшего стыда и унижения.

У Эглантины дернулась голова; мертвенно побледнев, она смотрела на Эстер широко раскрытыми глазами. Казалось, у нее начинается удушье. Во внешности Фиделис изменений не произошло, словно в душе она ничему не удивилась.

– Спасибо, мисс Лэттерли. – Рэтбоун повернулся к судье, собираясь сделать заявление, и замер. Лицо судьи выражало такой ужас и такую глубокую жалость, что адвокат был шокирован.

Переведя взгляд на присяжных, Оливер увидел на их лицах те же чувства – за исключением четверых, которые просто не могли в это поверить.

Случается, что насилуют женщин, и то падших, которые сами на это провоцируют. С мужчинами такого не бывает… не может быть! Мужчины неприкосновенны… хотя бы в силу особенностей своего тела. От ужаса и неспособности понять это люди просто оцепенели. Они сидели, слепо глядя перед собой, не замечая происходящего вокруг и не слыша странной звенящей тишины, повисшей над галереей.

Рэтбоун посмотрел на Сильвестру Дафф. Она так побелела, что выглядела едва живой. Эглантина Уэйд опустила голову, спрятав лицо в ладонях. И только Фиделис Кинэстон все так же обнимала Сильвестру, раскачивалась вместе с ней – едва заметно, взад-вперед – и что-то нашептывала, близко склонившись к подруге. Лицо ее выражало сострадание, словно в этом аду она сберегла частицу милосердия для Сильвестры и сейчас делилась им, чтобы та могла справиться со своим горем.

– Вы имеете еще что-то добавить, сэр Оливер? – нарушил молчание судья.

– Нет, милорд, – отвечал Рэтбоун. – Если у кого-то остались сомнения, я представлю соответствующее медицинское заключение, но мне не хотелось бы подвергать мистера Даффа новым унижениям и страданиям. Касательно того, что произошло на Уотер-лейн в ночь гибели его отца, он сделал заявление. Нам, несомненно, предстоят новые судебные разбирательства, на которых он будет присутствовать в качестве свидетеля, и для него это – если, конечно, он достаточно оправится физически и душевно – явится трудным испытанием. А пока я предлагаю остановиться на показаниях мисс Лэттерли.

Судья повернулся к Эбенезеру Гуду. Тот встал; лицо его было серьезно.

– Я знаком с опытом работы мисс Лэттерли как сестры милосердия, милорд. Если она расскажет суду, на чем, кроме слов мистера Даффа, основаны ее выводы, я удовлетворюсь этим.

Судья повернулся к Эстер.

В тишине зала снова зазвучал ее негромкий голос. Предельно коротко она описала увиденные ею кровоподтеки и разрывы, сравнила с другими такими же, которые залечивала в Крыму, и передала, что ей рассказывали сами солдаты.

Поблагодарив, ее отпустили. На место она вернулась оцепеневшей и измученной, лишь смутно сознавая, что ее опять со всех сторон окружают зрители. Она даже не сразу поняла, что происходит, когда сидящий рядом мужчина приобнял ее одной рукой.

– Ты поступила правильно, – мягко сказал Монк. Рука его казалась удивительно крепкой, словно он готовился принять на себя весь ее вес. – Нельзя убежать от правды, скрывая ее.

– Иногда правду лучше не знать, – прошептала она в ответ.

– Не думаю. Только не такую правду. Просто ее лучше узнавать в нужное время и другими способами.