– У него не было таких ран.

– Спасибо, доктор Райли.

Рэтбоун встал. Надежда была призрачная, но больше ничего не оставалось. Он понимал, что должен попробовать все, даже имеющее отдаленное отношение к делу. Адвокат не представлял, что именно сумеет найти Монк, но существовала вероятность, что Артур и Дьюк причастны к трагедии.

– Доктор Райли, существуют ли способы определить, чья кровь на одежде Риса Даффа?

– Нет, сэр, – отвечал тот без малейших колебаний. Грустное лицо доктора говорило о том, что сам он относительно данного случая ни в чем не уверен и лишь глубоко опечален, что он вообще произошел.

– Значит, она могла принадлежать кому-то третьему или даже четвертому, о ком здесь еще не говорилось?

– Могла… если они там присутствовали.

Присяжные выглядели ошеломленными.

Судья с беспокойством наблюдал за Рэтбоуном, но не вмешивался.

– Благодарю вас, – сказал адвокат. – Это все, что я хотел спросить, сэр.

Гуд пригласил Корридена Уэйда; тот побледнел и едва слышным голосом высказал мнение, что из ран Риса не могло вытечь столько крови. Он ни разу не посмотрел на скамью подсудимых, где неподвижно сидел Рис с непонятным выражением на лице – в нем словно смешались горечь бессилия и палящий гнев. Не взглянул Уэйд и на галерею, где рядом с Эглантиной сидела Сильвестра, – они обе не сводили с него глаз. Глядя исключительно на Гуда, доктор подтвердил, что в результате событий в ночь гибели его отца Рис потерял способность общаться – как голосом, так и письменно. Он мог лишь кивать и качать головой. Уэйд выразил глубокую озабоченность состоянием здоровья Риса и отсутствием уверенности в его выздоровлении.

Гуд заколебался, словно хотел спросить доктора о чем-то, касающемся личности обвиняемого, но затем решил этого не делать. Его обязанностью было доказательство фактов и установление мотива преступления. И здесь перед Рэтбоуном открывалась возможность предположить невменяемость Риса.

Поблагодарив Уэйда, обвинитель вернулся в свое кресло.

Его место занял Рэтбоун. Он понимал, что Уэйд является таким же сочувствующим свидетелем, как и он сам, в отличие от Эстер, вызывать которую не было оснований.

Оливер не знал, о чем спросить Уэйда. Любой ответ мог причинить больше вреда, чем пользы. Он отчаянно нуждался хоть в какой-то информации от Монка и не знал, на что надеяться, что искать или предполагать. Стоя посреди зала, Рэтбоун чувствовал одиночество и всю нелепость своего положения. Присяжные ждали, что он наконец что-то скажет, вступит в схватку. Пока что адвокат не сделал ничего, только задал вопрос о крови, который, как он понимал, не укрепил его позиций.

Спросить Уэйда о деградации характера Риса и заложить основу для заявления о невменяемости? По крайней мере, хоть какое-то смягчающее обстоятельство… Он думал о том, что именно этого хочет Сильвестра. В подобном деле такое заявление встретят с пониманием…

Но это была бы защита не по закону, и она не годится для Риса. Он может быть злым, может действовать на основании иных моральных принципов, чем присутствующие в зале, но Рис достаточно нормален, чтобы понимать требования закона и осознавать характер своих действий. Ничто не указывает на то, что он страдает умственным расстройством.

– Благодарю вас, доктор Уэйд, – начал Рэтбоун с уверенностью, которой отнюдь не испытывал. – Мне кажется, вы знали Риса бо́льшую часть его жизни, правильно?

– Знал, – согласился Уэйд.

– И когда это требовалось, являлись его лечащим врачом?

– Да.

– Вы знали, что у него существовали серьезные, острые разногласия с отцом, и если да, то по какому вопросу?

Отвечать утвердительно на этот вопрос Уэйду было крайне трудно. Если признать наличие конфликта, то покажется странным, что он ничего не сделал для предотвращения трагедии. Кто-то сказал бы, что он силен задним умом, но Сильвестра сочла бы это предательством, как и некоторые присяжные.

– Доктор Уэйд? – окликнул его Рэтбоун.

Подняв голову, врач решительно посмотрел на него.

– Я знал о некоторой напряженности между ними. – В его голосе звучало сожаление, но говорил он твердо. – Я считал нормальным негодование сына в ответ на требования отца по вопросам дисциплины. – Закусив губу, он глубоко вздохнул. – Я и подумать не мог, чем это кончится. И виню себя. Мне следовало проявить бо́льшую предусмотрительность. Я накопил значительный опыт общения с мужчинами всех возрастов, причем в чрезвычайных условиях, в период моей службы на флоте. – Тень улыбки коснулась его губ и тут же исчезла. – Мне думается, когда ты близок к семье и привязываешься к людям, не хочется признаваться себе в таких вещах.

Это был умный ответ – прямой и без выгораживания себя. И он заслужил одобрение присяжных. Рэтбоун видел это по их лицам. Он поступил бы мудро, не задавая такого вопроса, но теперь слишком поздно.

– Вы не предвидели подобного исхода? – спросил он.

– Нет, – тихо ответил Уэйд, опустив взгляд. – Не предвидел, да простит меня Бог.

Оливер собирался спросить, считает ли доктор Риса вменяемым, но передумал. Любой ответ мог оказаться достаточно рискованным.

– Спасибо, доктор Уэйд. Это всё.

Таким образом, Гуд установил тот факт, что состоялась жестокая драка, что в ней участвовали Лейтон Дафф и Рис, и нет оснований подозревать еще чье-то участие. Вопреки желанию слуг семейства Даффов, обвинитель вызвал их и заставил давать показания о ссоре, имевшей место в вечер накануне гибели хозяина, и о времени, когда оба – отец и сын – покинули дом. По крайней мере, Сильвестру он пощадил, и ее не вызвали для дачи показаний.

Все это время Рис провел в своем кресле на скамье подсудимых. Он был пепельно-бледен, глаза на изможденном лице казались огромными. По обе стороны от молодого человека стояли тюремные надзиратели, но они скорее поддерживали его, чем стерегли. Рис не производил впечатления человека, способного на сопротивление, не говоря уже о попытке бегства.

Рэтбоун заставил себя выбросить из головы мысли о подзащитном. Он должен руководствоваться разумом, а не эмоциями. Пусть переживает кто угодно, а ему нужна ясная голова.

Оливер не видел ни малейшей возможности бросить хотя бы тень сомнения, обоснованного или нет, на виновность Риса, и надежда смягчить ее постепенно угасала.

Где же Монк?

Рэтбоун осмелился взглянуть на Эстер. Он очень хорошо представлял себе, в какой она, должно быть, панике.

После полудня и на следующий день Гуд вызвал группу свидетелей, рассказавших о появлениях Риса в Сент-Джайлзе в последние несколько месяцев. Их слова звучали убедительно и не вызывали сомнений. Рэтбоуну оставалось лишь наблюдать. Спорить было не о чем.

Судья рано объявил перерыв в заседании. Складывалось впечатление, что суду остается только подвести итоги по делу. Гуд получил доказательства всем своим предположениям. Альтернатив основной версии представлено не было: Рис распутничал в Сент-Джайлзе, отец уличил его, они поссорились, и Рис его убил. Гуд избежал упоминаний об изнасилованиях, но если бы Рэтбоун сделал замечание про неубедительность мотива, то он, несомненно, вызвал бы в суд избитых женщин с еще не затянувшимися шрамами. Обвинитель так ему и сказал. В активе у Рэтбоуна имелось лишь тяжелейшее физическое состояние Риса. Судьба уже жестоко наказала его, а обвинение в убийстве добавит к этому повешение. Дальше наказывать некуда.