Достав из морозилки бутылку водки, Томми удобно расположился на диване, включил телевизор и стал досматривать комедию «Малкольм» – и вскоре его смех заполнил всю комнату, в центре которой лежал разлагающийся труп.

Настало время послеобеденного отдыха, но спать ей совсем не хотелось.

Мама осталась в саду читать журнал и слушать музыку. С недавних пор Синди поняла, что в такие минуты ее лучше не беспокоить, как раньше, когда, стоило к ней подойти, ее взгляд мгновенно начинал светиться.

А теперь приходилось торчать у себя в комнате и считать ворон.

Ей очень хотелось щенка – он всегда был бы рядом, и она стала бы для него самым дорогим существом на свете. Но она знала: мама ни за что не согласится.

Она уже соскучилось по Томми. Два дня назад мама сказала, что он уехал куда-то на каникулы. Но почему без них? И надолго ли? Хорошо, что Грэм остался дома. Сегодня утром, проснувшись раньше обычного, Синди застала его в ванной, заполненной до краев: он резал запястье какой-то штуковиной. Увидев ее, брат вскрикнул и потребовал, чтобы она шла к себе спать. Потом Грэм заглянул к ней, поцеловал и попросил забыть все, что она видела, а затем сказал, что уезжает прогуляться и вернется только поздно ночью. Она поклялась никому ничего не рассказывать, успокоившись, что он не поранился, хотя вид у него почему-то был грустный, даже очень, прямо как у нее самой, когда она смотрелась в зеркало.

Возвращаться в больницу ей не хотелось. И выходить из дома тоже не хотелось. Она уже взрослая и понимает, почему все на нее так смотрят.

Если бы только Бог мог вернуть ей прежнее лицо и сделать так, чтобы у нее больше ничего не болело! И чтобы она снова могла смотреть на мир обоими глазами.

А еще она совсем не хотела, чтобы ей снилась злая колдунья. Она не хотела стоять на коленях в гостиной, как тогда, слышать ее жуткий смех и бояться, что она снова начнет ее бить, больно-больно…

На лестнице послышались шаги.

Это мама! Наконец-то пришла!

И они будут кататься на велосипеде, играть в куклы, а потом съедят по большущему куску пирога, сидя вдвоем на траве!

Синди тут же привстала и уставилась на дверь, ожидая с нетерпением, когда она откроется. Но дверь почему-то не открывалась. А в коридоре все еще слышались шаги. Потом хлопнула другая дверь – в мамину комнату.

И опять тишина – хуже, чем в больнице.

Расстроившись, она снова улеглась и обняла куклу, стараясь не заплакать, чтобы не замочить слезами ее шелковое розовое платьице.

Он закрыл глаза, стараясь думать только о мягком травяном ковре, на котором лежит, о жарком солнце, греющем лицо, и о воде, плещущейся о берег озера.

Он представил, как очутился в царстве дикой природы, на еще никем не исследованном острове; потом – на склоне отвесной скалы, где могут примоститься разве что птицы; потом – на раскачивающемся плоту, который неумолимо относит в открытое море…

Почувствовав, как у него больно засосало под ложечкой, Грэм открыл глаза в тот самый миг, когда прямо над ним пролетел сарыч, высматривавший добычу. Вдалеке виднелся пляж, где сейчас, в последние дни летних каникул, было полно народа, правда, картинка дрожала от исходившего от земли жара.

Грэм прикурил сигарету и сел, поправив на голове бейсболку, чтобы не получить тепловой удар. Он уехал из дома около полудня на мопеде Томми, который взял не раздумывая, прихватив заодно фотоаппарат и оставив мобильник на кровати, чтобы не разговаривать с матерью, если она решит позвонить. Ему нужно было просто передохнуть – сбежать подальше от этого дома, от Нормы и от гнетущих мыслей, которые та в последнее время навевала на него своим поведением и особенно отношением к Синди: она часто оставляла ее одну в комнате, как ребенок наскучившую игрушку.

Накануне массажист объяснил Грэму, что пока трудно предугадать, как у Синди будет развиваться частичный паралич лица, к тому же, как он не раз рекомендовал Норме, девочка должна и дальше наблюдаться у психолога.

Грэм проводил массажиста до машины и потом еще долго стоял у ограды, думая о том, какие тяжкие испытания, подобно грязевому потоку, будут обрушиваться на Синди из года в год, особенно в проклятую пору юности, которая если не убьет его сестренку сразу, то превратит в одинокое немощное существо, не сознающее, что самое худшее для нее еще впереди. Несмотря на то что ей уже пришлось пережить.

Когда он заговорил об этом с матерью, она, казалось, его не слышала и не понимала, потому что жила своими призрачными надеждами и решительно не хотела принять действительность такой, как есть.

В точности как это было с Томми десять лет назад.

Не желая признавать себя побежденным, Грэм предложил пригласить к ним домой школьных подружек Синди – пусть поиграли бы в саду; он уверял, что в этом случае она не будет бояться их реакции, когда снова пойдет в школу. Но мать сухо отказалась, удивившись, как только такое могло прийти ему в голову. Ее лицо вдруг исказилось от злости, а потом, как он успел заметить, от внезапно нахлынувшей тоски, однако она тотчас взяла себя в руки и вернулась на кухню, откуда струился сладкий аромат абрикосов.

С берега до него донеслись голоса и хохот, испугавшие двух-трех ящериц, которые мигом скрылись в иссохших кустах. Две девчонки и парень, приблизившись, вышли на понтон. Похоже, это были его сверстники, но раньше он их никогда не видел. Одна из девчонок, постройнее, разделась одновременно с парнем, и они вдвоем, совершенно голые, весело бросились в озеро, а вторая девчонка присела на краю понтона. Грэм осторожно достал из рюкзака свой «Никон» и сфотографировал девчонку, постаравшись запечатлеть глубокую печаль, с которой она смотрела на плескавшихся в воде друзей, – мимолетное и вместе с тем очень живое выражение грусти, напомнившее ему выражение лица Гленна на последнем снимке, сделанном на фоне этого самого озера. Минут через десять двое купальщиков взобрались на понтон и разлеглись на нем, подставив солнцу загорелые тела, с которых все еще сверкающими струйками стекала вода.

Грэм сделал еще несколько снимков и, ретировавшись, направился к мопеду, который оставил возле плодового дерева.

По приезде в Эмпорию он первым делом наведался к знакомому торговцу наркотиками и купил у него пакетик «травки», после чего, распив с ним бутылку пива у него на балконе, отправился по Уолнат-стрит в центр города.

Прямо перед ним в южном направлении промчались три пожарные машины с ревущими сиренами.

Грэм остановился напротив внушительных размеров дома из тусклого камня, построенного несколько лет назад: это было единственное во всей округе здание высотой более двадцати метров. Дождавшись, когда из подъезда кто-нибудь выйдет, он прошмыгнул внутрь, сел в лифт и поднялся на последний этаж.

С крыши открывался вид на город и большую часть окружающих его равнин. Грэм частенько забирался сюда со школьными товарищами – они курили, выпивали и отдыхали, наслаждаясь пьянящим чувством превосходства, позволявшего им взглянуть свысока на рутину, которая спокойно ждала их внизу.