Вдали клубился густой черный дым – казалось, будто целое поле охвачено огнем. В это время года пожары в здешних краях случались часто, но такой сильный он наблюдал впервые.

Грэм примостился у самого парапета и закурил самокрутку с «травкой», подумав, что сейчас поделывают Гленн с Эмбер. В Нью-Йорке уже был конец дня. Он легко представил, как они разгуливают по улицам пока еще как туристы, поражаясь всему вокруг и безмерно радуясь возможностям, которые появились у них в этом городе.

Последний раз, когда Грэм разговаривал по телефону с Эмбер, она опять спросила его, собирается ли он приехать к ним. И он сумел ее убедить, что пока ему придется побыть с матерью и Синди, а как долго – неизвестно. Эмбер как будто все прекрасно поняла и даже подбодрила его. Во всяком случае, она его обязательно дождется, что бы ни случилось.

И за это Грэм полюбил ее еще больше. Он понимал, что не сможет окончательно порвать с ней. Какие бы расстояния их ни разделяли, Грэм чувствовал, что Эмбер и Гленн нужны ему как никогда: от них всегда исходило поистине солнечное, почти животворное тепло, в котором он сейчас особенно нуждался.

Из окна на последнем этаже в доме напротив выглянула женщина. Она как две капли воды походила на его первую большую любовь – Лизбет Ламли. Однако, по последним сведениям, она жила все там же, в своем доме в Топике вместе с мужем и двумя сыновьями. Грэм встретил Лизбет, когда ему было пятнадцать. Она представляла какую-то косметическую компанию и позвонила к ним в дверь, когда он был дома один. На ней был желтый английский костюм, а ее черные распущенные волосы ниспадали на плечи; когда он открыл дверь, у него захватило дух. Лизбет спросила, можно ли ей поговорить с его матерью, и он ответил, что та уехала за покупками, но должна скоро приехать, хотя прекрасно знал, что вернется она только к вечеру. Грэм пригласил Лизбет в дом, усадил в гостиной и принес ей стакан апельсинового сока. Немного стесняясь друг друга и понимая, что он понравился ей, а она ему, они долго болтали обо всяких пустяках, а потом, тщетно пытаясь совладать с собой, Грэм подошел к ней и поцеловал. Он до сих пор хорошо помнил вкус ее губ и пряный аромат духов, белоснежную кожу и ощущения, которые потоком нахлынули на него, когда его рука скользнула ей под лифчик и прикоснулась к ее груди.

Дальше все произошло самым естественным образом. Забыв, зачем пришла, Лизбет прошла за ним в его комнату, и он сделал все возможное, чтобы у него не разорвалось сердце, когда увидел ее обнаженное тело и дотронулся до него, и чтобы она ни на миг не заподозрила, что он первый раз ложится в постель с женщиной.

Потом они много раз встречались в маленьком мотеле на северной окраине города.

Лизбет честно призналась, что она замужем и у нее есть дети, – вероятно, для того, чтобы он не слишком прикипал к ней. А он, конечно, не хотел ее слушать. Как-то раз осенним вечером она в конце концов сказала, что их связь больше не может продолжаться, и Грэму понадобился не один день, чтобы прийти в себя; не желая ни с кем разговаривать, он заперся у себя в комнате и в отчаянии решил, что ему больше незачем жить.

Точно такое же отчаяние он переживал и сейчас, только на сей раз причиной тому стало это чертово расстояние.

Между тем дым становился гуще: огонь, казалось, захватывал все большее пространство. Внизу по-прежнему ревели сирены. В глазах сотен настороженных глаз отражалась тревога.

Женщина, которая, конечно же, была не Лизбет, задернула шторы. Грэм докурил косячок и раздавил окурок ногой. Тобайас, школьный приятель, приглашал Грэма к себе на вечеринку, и он принял приглашение, решив немного развеяться и напиться до беспамиства.

Чтобы больше не думать об Эмбер.

Чтобы больше не вспоминать лицо сестренки. И заглушить чувство вины, которое по-прежнему терзало его.

Зачем? Ну зачем он ее освободил?

А еще – чтобы больше не думать о Томми, которого он упустил два дня назад, хотя у него была возможность привезти его домой.

Если бы только он был более убедительным, подобрал нужные слова, проявил хоть капельку сочувствия. Тогда его младший брат точно был бы здесь, рядом с ним, и они вдвоем наслаждались бы завораживающим видом пылающей природы.

Впрочем, возможно, мать была права. Возможно, ему, несмотря ни на что, удалось убедить брата, что спасаться бегством бесполезно и что он мог смело вернуться домой, где его не станут терзать ни лишними вопросами, ни порицаниями, ни упреками.

У Тобайаса в гостиной, в затхлой атмосфере, насыщенной запахом пота, табачным и винным перегаром, уже веселились с десяток прожигателей жизни. Грэм знал их всех с детства, но с тех пор, как стал встречаться с Эмбер, виделся с ними все реже, и вот теперь прежняя жизнь вновь распахнула перед ним объятия, полностью вступив в свои права.

Грэм взял бутылку холодного пива и пристроился на диване рядом с Шэннен, подружкой Тобайаса, в то время как по радио диктор скрипучим голосом сообщал, что пожар пока не удалось подавить и что сотни гектаров угодий уже обратились в пепел.

– Представляете, если огонь доберется до города? – спросил Тобайас, нетвердой походкой направляясь на кухню. – Придется всех эвакуировать, и всякое такое. Я слышал, ко всему еще и торнадо ожидаются.

– В общем, похоже, грядет апокалипсис или что-то в этом роде, – сказал Джош, его двоюродный брат из Топики. – Если повезет, эта штуковина снесет школу, и тогда прощай начало учебного года.

Вот он, добрый старый Канзас, подумал Грэм, потягивая пиво, – затхлая дыра, где даже природа сама себя калечит.

– Кстати, мне действительно очень жаль твою сестру, – сказала Шэннен. – Ну как, ей уже лучше?

– По-моему, выражение «уже лучше» не самое подходящее, но сейчас она, по крайней мере, дома, а не в больнице, – ответил Грэм тоном, который отбил у нее всякую охоту продолжать этот разговор.

Допив пиво, Грэм откупорил другую бутылку, потом скрутил косячок и, сделав несколько затяжек, пустил его по кругу.

Тобайас выключил радио и поставил последний альбом группы «Tame Impala». Элла, хорошенькая метиска, с которой Грэм заигрывал как-то вечером, встала и принялась расхаживать, покачивая бедрами, отчего в глазах у некоторых парней вспыхнули огоньки.

Грэм положил голову на спинку дивана и невольно вспомнил свой последний спор с матерью. Она зашла без стука к нему в комнату и принялась выговаривать ему, уловив там средь бела дня запах виски. Разозлившись на нее за то, что посмела его попрекать, он выкрикнул, словно желая спровоцировать ее, что, раз уж ему не светит поездка в Нью-Йорк, он бросит учебу, подыщет себе работенку, как Томми, и снимет в городе однокомнатную квартиру: так, по крайней мере, ему будет легче смириться с никчемной жизнью, что ждет его впереди. То был чисто ребяческий выпад, недостойный мужчины, каким ему хотелось себя считать, и, заметив, как изменилось лицо матери, он тотчас пожалел, что позволил себе такое.

Ей как будто было необходимо услышать что-то подобное именно в тот момент.