Я смотрю, как она вытирает щеки, хотя они не мокрые. Она не плачет по-настоящему – не дает себе волю. Видела ли я вообще когда-нибудь ее в слезах?

– Надеюсь, ты меня простишь, – говорит она.

Часть меня хочет рассмеяться, притянуть ее к себе и обнять. «За что тебя прощать? Мам, все в порядке. Посмотри на меня – все позади. Все в порядке». Мамины самообличения заставляют меня задуматься о Руби: с какой досадой она, должно быть, выслушивала, как я обвиняю себя во всех грехах. Через какое-то время она перестает повторять одно и то же, зная, что приходит момент, когда слова становятся бессмысленными, что мне нужна не индульгенция, а взять на себя ответственность перед свидетелем. Поэтому, когда мама просит у меня прощения, я говорю: «Конечно, я тебя прощаю». Я не повторяю, что она не могла ничему помешать, что она не виновата и этого не заслужила. Я глотаю эти слова. Возможно, где-то глубоко в моем желудке они пустят корни и прорастут.

Снегопад продолжается. Я, как могу, раскапываю свою машину и выезжаю на гравийку, но, когда я поддаю газу, чтобы подняться по холму и выехать на шоссе, колеса буксуют. Я поворачиваю обратно и остаюсь у мамы еще на одну ночь. По телевизору показывают рекламу зимних Олимпийских игр: брызги снега из-под лыж фристайлиста, блестящий боб, несущийся вниз по ледовой трассе, взмывающую в воздух фигуристку с крепко скрещенными руками и зажмуренными глазами.

– Помнишь, как ты раньше каталась на коньках? – спрашивает мама.

Я задумываюсь, смутно вспоминаю потрескавшуюся белую кожу коньков, боль в щиколотках после часового балансирования на полозьях.

– Когда-то ты только этим и хотела заниматься, – говорит она. – Мы не могли загнать тебя домой, но я не хотела, чтобы ты выезжала на озеро без моего присмотра. Слишком боялась, что ты провалишься. Папа вышел со шлангом и залил передний двор. Это ты помнишь?

В памяти возникает туманное воспоминание: я катаюсь на коньках после заката, маневрирую между корнями деревьев, выступающими над неровным льдом, пытаюсь набраться храбрости для прыжка.

– Ты не боялась ничего на свете, – говорит мама. – Все так думают о своих детях, но ты правда не боялась.

Мы смотрим, как фигуристка скользит по катку. Она поворачивается на носах коньков, внезапно начинает катиться спиной вперед, раскидывает руки, забранные в хвост волосы хлещут ее по лицу. Новая смена направления, и она стоит на одной ноге, пускаясь во вращение стоя; руки ее теперь подняты над головой; чем быстрее она вращается, тем больше визуально удлиняется ее тело.

Наутро небо голубое, а снег сияет до рези в глазах. Мы посыпаем дорогу кошачьим наполнителем и каменной солью, и шины находят сцепление. На вершине холма я останавливаюсь и смотрю, как мама медленно идет домой, таща за собой сани, полные мешков с наполнителем и солью.

Я обхожу ряды клеток по выкрашенному в серый и больнично-зеленый бетонному полу. В воздухе висит острый запах аммиака. Одна собака начинает лаять, а за ней и остальные. От шлакоблока отдается множество голосов. Когда я была маленькой, мы с папой шутили, что, когда собаки лают, они просто говорят: «Я собака! Я собака! Я собака!» Но в лае этих псов звучат отчаяние и страх. Он больше похож на: «Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста».

Я останавливаюсь перед клеткой, где сидит щенок с массивной мордой и светло-серой шерстью. Порода на висящей на клетке табличке указана так: «Питбуль, веймаранер???» Когда я прижимаю ладонь к клетке, собака навостряет уши. Она нюхает мою ладонь, дважды ее лижет. Опасливо виляет хвостом.

После того как она запрокидывает морду и подвывает Долли Партон в свой первый вечер дома, я называю ее Джолин. По утрам я выгуливаю ее еще до того, как почистить зубы, и мы бредем из одного конца полуострова в другой, от океана к океану. Когда мы ждем на пешеходных переходах, она приваливается к моим ногам и от радости берет в рот мою ладонь. От ее пыхтящего дыхания в холодный воздух вырываются облачка пара.

Мы гуляем по Коммершиал-стрит, за городским пирсом, когда я вижу, как из пекарни выходит Тейлор с кофе и пакетиком из вощеной бумаги в руке. Мне не сразу удается поверить, что глаза меня не обманывают, и это действительно она.

Сначала она замечает Джо; ее лицо светлеет, когда Джо бьет хвостом мне по ногам. Затем она удивленно присматривается ко мне, словно пытаясь убедиться, что я ей не почудилась.

– Ванесса, – говорит она. – Не знала, что у тебя есть собака. – Она опускается на колени и поднимает кофе над головой, когда Джо рвется вперед и лижет ей лицо.

– Я ее недавно завела. Она у меня чересчур напористая.

– Ой, все в норме, – смеется Тейлор. – Я тоже бываю темпераментной. – Она нараспев повторяет: – Все в норме, все в норме.

Джо выгибает спину, извивается всем телом. Тейлор улыбается мне, показывая мелкие ровные зубы. У нее заостренные резцы, похожие на маленькие клыки, – такие же, как у меня.

– Знаю, я тебя подвела, – говорю я.

На эти слова меня толкает случайность нашей встречи: я не ожидала ее увидеть, не подготовилась. Тейлор хмурится, но не поднимает на меня взгляд. Она продолжает смотреть на Джо, треплет ее за ушами. На миг мне кажется, что она меня проигнорирует, притворится, что я ничего не говорила.

– Нет, – говорит она, – ты меня не подвела. А если и подвела, то я тоже виновата. Я знала, что он навредит другим девочкам, но на то, чтобы решиться что-то предпринять, у меня ушли годы. – Тут она поднимает на меня взгляд. Ее глаза – голубые водоемы. – Что мы могли поделать? Мы были всего лишь девчонками.

Я понимаю, о чем она: мы не выбирали беспомощность, мир ее нам навязал. Кто бы нам поверил, кто бы за нас вступился?

– Я видела статью, – говорю я. – Она…

– Разочаровала тебя? – Тейлор выпрямляется, поправляет сумочку. – Хотя, может быть, для тебя это не так.

– Я знаю, что ты связывала с ней большие надежды.

– Ну да. Я думала, что она поможет мне закрыть эту страницу, но сейчас я злюсь еще больше, чем раньше. – Она морщит нос, возится с крышкой своего кофейного стаканчика. – Если честно, она была какой-то подлой. Мне надо было быть умней.

– Та журналистка?

Тейлор кивает.

– Сомневаюсь, что ей это действительно было важно. Она просто хотела словить волну, сделать себе имя. Я знала об этом с самого начала, но все равно думала, что это придаст мне уверенности в себе и все такое. Вместо этого я чувствую, что мной опять воспользовались. – Она усмехается, чешет Джо за ушами. – Я подумываю походить к психологу. Я уже пробовала раньше и особых успехов не добилась, но надо же что-то делать.

– Мне помогает, – говорю я. – Но все проблемы терапия не решила, вот я и завела собаку.

Тейлор улыбается Джо.

– Может, это мне тоже стоит попробовать.