– Я не знаю, что я знаю.

Он напомнил мне о том, что сделала я сама. Было бы нечестно считать, что я ни в чем не виновата. Это я вернулась, я объявилась на его пороге через два года разлуки. Я могла забыть его, могла жить дальше.

– Если я причинял тебе боль, зачем ты вернулась? – спросил он.

– Я не чувствовала, что все кончилось. Я по-прежнему чувствовала, что связана с тобой.

– Но я не поощрял тебя, даже когда ты позвонила. Это ты помнишь? Твой тихий голосок из автоответчика. Я стоял, слушал и не позволял себе ничего сделать.

Он, словно по щелчку, заплакал. Его налитые кровью глаза наполнились слезами.

– Разве я не был осторожен? – спросил он. – Разве не спрашивал твоего согласия на каждый свой поступок?

– Да, ты был осторожен.

– Я боролся с этим. Ты не представляешь, как тяжело я боролся. Но ты была так уверена в себе. Ты знала, чего хочешь. Помнишь? Ты просила, чтобы я тебя поцеловал. Я пытался убедиться, что ты действительно этого хочешь. Ты на меня раздражалась, но я все равно переспрашивал.

Слезы бежали у него по щекам, исчезая в бороде, и я пыталась не растрогаться.

– Ты сказала да.

Я кивнула:

– Знаю, что сказала.

– И когда же я в таком случае тебя изнасиловал? Скажи мне – когда? Потому что я… – Он судорожно втянул в себя воздух, потер глаза. – Сколько бы я ни пытался, я не понимаю…

Он сел на кровать вслед за мной, прижался лицом к моему, влажно, неровно задышал у меня на груди, а потом это ощущение уступило другому: его губы оказались у моей шеи, руки задрали подол моего платья. Я позволила ему делать то, чего он хочет, – снять с меня все, положить меня поперек кровати, – хотя каждое его прикосновение отзывалось болью. Он раздвинул мне ноги, зарылся в меня лицом, и я ощутила на своих глазах и щеках слезы. Через два дня у меня был день рождения. Мне должно было исполниться двадцать два. Я жила этим семь лет. Я понимала, что, вспоминая о прошлом, больше ничего не увижу.

Внезапно я услышала, как дверь в подъезд открывается и по лестнице поднимаются два человека. По лестничному колодцу пронесся хохот Бриджит, кто-то споткнулся.

– Ты в норме? – спросил какой-то парень, когда открылась дверь в нашу квартиру. – Тебя понести?

– Я такая пьяная, – отозвалась Бриджит. В гостиной раздался ее смех. – Я пьяная, я пьяная, я пьяная!

На пол со звоном упали ключи, парень пошел за ней в ее спальню, дверь захлопнулась. Я пыталась держаться за ее смех, но она включила музыку так громко, что они не услышали бы даже мой крик.

Пока Стрейн ласкал меня языком, часть меня покинула спальню и забрела в кухню, где в мойке лежал его перевернувшийся стаканчик. Из крана капало; холодильник гудел. Из гостиной пришел и попросился на руки котенок. Стоя у окна, отколовшаяся часть меня взяла котенка на руки и посмотрела на тихую улицу. Началась гроза, оранжевый свет фонаря освещал потоки ливня, и отколовшаяся часть меня, напевая себе под нос, чтобы заглушить звуки из спальни, наблюдала, как падает дождь. Время от времени она задерживала дыхание и прислушивалась, чтобы понять, по-прежнему ли это происходит. Услышав металлический скрежет остова кровати, хлопки кожи по коже, она покрепче прижала к себе котенка и снова повернулась к дождю.

Утром Стрейн спустился в булочную за кофе. Я сидела в кровати с дымящимся стаканчиком в руках и смотрела в никуда, пока он в подробностях пересказывал все, что случилось на мероприятии Броувика. Родители, выпускники, сотрудники – все пили вино и ели закуски в актовом зале. Он заметил злой взгляд Генри, но не придал ему значения, пока не пошел отлить. Выйдя из туалета, он наткнулся на Генри, который поджидал его в коридоре, будто пьянчуга из бара, нарывающийся на драку.

– Он сказал мне, что у нас с ним общая ученица, – проговорил Стрейн. – Потом назвал твое имя. Сказал, что знает, что я тебя преследую, и прижал меня к стене. Сказал, что знает, что я с тобой сделал. Назвал меня насильником, – произнеся это слово, он сжал губы и сделал глубокий вдох.

Я поднесла кофе к губам и попыталась представить вышедшего из себя Генри.

– Тебе действительно нужно вывести его из заблуждения, – сказал Стрейн.

– Так и поступлю.

– Потому что он сказал жене…

– Знаю, – перебила я. – Я скажу ему правду.

Он кивнул, отхлебнул из своего стаканчика.

– Тебе также не помешает узнать, что я в курсе насчет твоего блога.

Я моргнула, не сразу поняв, о чем он. Он сказал, что видел его у меня в компьютере. Я оглядела комнату, но ноутбука нигде не было. Он все еще лежал на кофейном столике. Вставал ли он ночью? Нет, объяснил Стрейн. Это было пару лет назад. Он знал о блоге годами.

– Я знаю, как тебя всегда тянуло на откровения, – сказал он. – И блог казался невинным способом, чтобы удовлетворить твою потребность. Раньше я периодически его проверял, просто чтобы убедиться, что ты не упоминаешь мое имя, но, честно говоря, до недавних пор я о нем забыл. Надо было велеть тебе удалить его еще в декабре, когда началась эта ерунда с жалобой на домогательства.

Я покачала головой:

– Поверить не могу, что ты знал и так ничего и не сказал.

Он принял мое недоумение за извинения.

– Все нормально, – сказал он. – Я не сержусь.

Но он хотел, чтобы я от него избавилась.

– Думаю, это разумное требование.

Когда мы допили кофе, я пошла за ним в гостиную, чувствуя себя бестелесной, безумной. Дверь Бриджит была по-прежнему закрыта; было еще так рано, что она должна была проснуться только через несколько часов. Стрейн показал на свернувшегося на диване котенка.

– А это еще откуда?

– Из мусорки в переулке.

– А. – Он застегнул куртку, сунул руки в карманы. – Знаешь, по справедливости, ты, скорее всего, невольно задела этого преподавателя за живое. Полагаю, в определенном смысле его реакция вызвана его собственным браком. Что-то не дает ему покоя.

– Ты о чем?

– Пенелопа была его студенткой. В колледже, а не в старшей школе, но все-таки. Она всего на несколько лет старше тебя, а он – сколько ему, уже под сорок? Кажется, она сказала, что они сошлись, когда ей было девятнадцать. Не застань он меня врасплох, я бы указал ему на его лицемерие. Тогда бы он, скорее всего, живо заткнулся.

Возможно, если бы он только что не сказал мне, что знал о блоге годами, или если бы я не чувствовала такое отвращение и слабость после прошлой ночи, его слова бы меня потрясли. Но сейчас я была настолько обессилена, что прислонилась к стене и рассмеялась. Рассмеялась так громко, что мне стало трудно дышать. Разумеется, она была его студенткой. Разумеется.

Стрейн, приподняв брови, смотрел на меня: