исходное звание). В другой руке Генерал держал небольшой, стандартный, настольного размера бюстик Ленина, отлитый, по словам Омельченко, из чистого золота. Следом вошла Ольга с небольшим подносом, уставленным стаканами. Генерал поставил бутылку на стол, жестом попросил Егора Степановича разлить ее содержимое по стаканам. Тот молча стал разливать.

– Я бы чего-нибудь покрепче, – недовольно поморщился Омельченко. – В прошлый раз вы мне супер спиртягу поставили. С первого глотка вырубился. Первый раз в жизни со мной такая оказия. До сих пор неудобно.

– Кто прошлое помянет… – улыбнулся Генерал. – А вырубаться я вам сейчас категорически не советую. Прошлый раз вас Донатас на нары доставил, а сейчас самому придется, ножками. Ошиблись мы тогда с Донатосом. Думали, после того путешествия, если живым останешься, по кругу нас обходить будешь. А вы вот целой кучей пожаловали. Урок не впрок. Впрочем, я не в претензии, не хотите – не пейте. Остальным все-таки предлагаю. Массандра шестьдесят восьмого года. В память о моем Комиссаре. Кстати, это будет вторая моя просьба. Я считаю, что этот человек вполне достоин, чтобы память о нем все-таки осталась. Хотя бы мемориальная доска. Нет, не здесь. Здесь, как понимаете, это не имеет смысла. В поселке, где он умер и похоронен. Запомните, пожалуйста: Иосиф Абрамович Зельманов. Год рождения 1901. Смерти – 1966. Давайте выпьем это прекрасное вино за его светлую память.

Все молча выпили.

– А этот бюст нашего вождя вы можете использовать для оплаты расходов по изготовлению, установке, и что там еще полагается.

И он почему-то протянул этот бюстик мне. Все остальное время я так и простоял с этим бюстиком в руках.

– Так о чем у вас была, если не секрет, дискуссия? – посмотрев на часы, спросил Генерал.

– Ольга… Ольга Львовна решила остаться, – начал я, еще не зная, что скажу в следующую минуту. – Здесь, с вами.

– Я всегда говорил, что она гордая женщина. И мужественная.

– Это – не мужество! – заорал я, кидаясь очертя голову в неизвестность. – Это отчаянье! Это страх!

– Не усматриваю логики, – нахмурился Генерал.

– Она боится. Боится, что никому не будет нужна, что все считают ее уродом. Она сама говорила. Ну, скажите, скажите вы ей! Вы же все видите, какая она красавица. Эти шрамы такая ерунда.

– Сразу видно, что вы совершенно не разбираетесь в женщинах, молодой человек, – неожиданно улыбнулся Генерал. – Для вас – ерунда, для женщины – трагедия. Конечно же вы правы. Она – красавица.

– Перестаньте! – крикнула Ольга. – В конце концов, это мое право выбирать… судьбу. Всю жизнь я зависела от обстоятельств, которые вертели мной, как хотели. А я только делала вид, что сопротивляюсь или подчиняюсь им. Не хочу никому и ничему подчиняться. И потом… Почему вы решили, что я собираюсь умирать? Вячеслав Евгеньевич, вы же передумали все это взрывать? Передумали? Я права?

Генерал допил оставшееся в его стакане вино и тихо сказал:

– Вы еще и мудрая женщина, Ольга. Можно, я буду называть вас по имени? Раньше вы мне этого не разрешали. За годы нашего многолетнего мужского одиночества мы здесь отвыкли от женских слез, женских капризов, женской интуиции. Нет, я еще не передумал.

– Вы не имеете права! – закричал я. – Если она останется, умрет человек, который ее любит. А если он узнает, что она жива, он тоже будет жить.

– Как же он узнает? – резонно возразил Генерал. – Он где-то там, она здесь. Если он действительно так ее любит, ему бы тоже надо находиться здесь. Или я ошибаюсь?

– Он не знает, он куда-то исчез.

– Вот видите, вы сами ничего толком не знаете. Вам не кажется, молодой человек, что вмешиваться в чужую судьбу, в чужую любовь, в чужие решения не очень… этично. А иногда, простите старика, просто бессмысленно. Человек сам должен отвечать за свои поступки и решения. Особенно если они… судьбоносны.

– А вы? Вы разве не вмешиваетесь? В ее жизнь вы разве не вмешиваетесь сейчас?

Сознаюсь, вел я себя тогда не очень умно, если не сказать – просто глупо. Да и ситуация была, прямо скажем, не очень подходящая для предъявления обвинений человеку, от которого зависела сейчас наша жизнь.

– Дело в том, что я вмешался в ее жизнь гораздо раньше. Ее принесли сюда тяжело раненную, окровавленную. Она уже почти не дышала. Если бы не наша особая во всех отношениях зона, она вряд ли выжила. С самого начала ей была предоставлена полная свобода. Она не захотела ею воспользоваться. И я ее хорошо понимаю. Не очень-то тянет возвращаться туда, где тебя убивают просто так, ни за что. Только за то, что ты одинокая и беспомощная женщина. Скажу прямо – она и нам долго не доверяла. Жила совершенной отшельницей. Мы ее не беспокоили, хотя понимали, как ей одиноко и страшно. Потом у нее появился друг – она, наверное, вам об этом рассказала. Часто уходила на ваш нелепый стационар, часами сидела там, глядя на реку. Если бы она хотела уйти, то за два года у нее не раз была такая возможность.

– Почему нелепый? – обиделся я за свой стационар.

– Потому что за два года там так и не появилось ни одного человека. Я, в конце концов, ей прямо сказал: «Дорогая Ольга Львовна, если вы решили остаться, я должен ввести вас в курс дела и передать свои полномочия». Мне ведь осталось всего ничего. Донатас остаться не захотел, двинул на родину своего отца, о которой не имел и не имеет никакого представления. Разве что несколько страниц и фотографий в энциклопедии. Все равно что пытаться узнать вкус блюда из поваренной книги. Не знаю, как он доберется без документов и денег. Он мог бы унести с собой любое количество ценностей, я ему предложил. Он почти ничего не взял, только на дорогу. Доберется до побережья, там рыбаки, другие возможности. Я уверен, он доберется. Он очень сильный и способный человек. Егора Степановича я очень уважаю за его преданность и честность, доходящую до абсурда. Но какой он наследник? Не обижайся, Егор. В случае чего, с ним даже не будут разговаривать, сразу поставят к стенке.

– Сейчас к стенке не ставят, – буркнул Омельченко.

– А жаль. Может быть, тогда стало бы поменьше того, как вы сейчас выражаетесь, беспредела, который, как раковая опухоль, пожирает остатки государства и жизненного смысла. Все эти ваши сегодняшние новости! Неужели не видите, куда все катится? Впрочем, не будем отвлекаться. Сегодня я вижу только два выхода для более-менее достойного финала своей жизни и своего дела. Или