– Целью опроса является установить, действуете ли вы под влиянием деймона, – начал объяснять Гереон. – В данный момент вы ни в чем не обвиняетесь.

Инквизитор окинул комнату взглядом, словно ожидая обнаружить в углу останки какой-нибудь машины, и спросил:

– Прежде чем мы начнем, не хотите ли вы в чем-либо покаяться?

Я поднял левую руку. Скрывать было нечего.

– В этой руке до плеча искусственные кости, но никакой электроники.

Гереон неприязненно скривил губы.

– Это нам известно, – ответил он. – Углеводородное волокно. Миллиметровые волны дворцовых сканеров это обнаружили, и соответствующие отметки были сделаны в медицинских документах разведывательной службы.

Не прекращая говорить, он принес из столовой вращающийся стул и, пройдя по тавросианскому ковру, поставил передо мной с добродушной улыбкой.

– Но ваша откровенность делает вам честь. Хотите узнать, для чего нужны наши устройства? – Он обвел рукой принесенные катарами приборы.

– Что-что?

– Согласно протоколу, – ответил он, – нам положено объяснить все, что с вами будут делать.

Один катар наклонился и прикрепил беспроводные электроды мне на лоб, шею и, расстегнув камзол, на грудь.

Не услышав от меня ответа, инквизитор продолжил:

– Сейчас я задам вам несколько контрольных вопросов. Вы должны отвечать только «да» или «нет». Понятно?

– Да.

Не сводя с меня глаз, он щелкнул переключателями на пульте.

– Вы сейчас сидите?

– Да.

– Мы на борту звездолета?

– Да.

– Вас зовут Адриан Анаксандр Марло?

– Да.

– Вы родились на Делосе, в префектуре Мейдуа?

– Да.

– В шестнадцать тысяч сто девятнадцатом году по имперскому звездному летосчислению?

– Нет.

– В шестнадцать тысяч сто семнадцатом году ИЗЛ?

– Да.

– Хорошо, – заключил Гереон.

Он внимательно следил за своей аппаратурой, голограммами, которые фиксировали мою мозговую активность, пульс и сокращение зрачков. Рядом сэр Фридрих делал пометки на бумаге. Подобные вопросы я выслушивал еще несколько минут. Гереон был вежлив и следовал сценарию с точностью, которой позавидовал бы любой бюрократ.

Наконец инквизитор остановился и что-то отметил на голографической панели под крышкой чемоданчика.

– Хорошо, – повторил он. – Можно переходить к основному тесту.

– Могу я задать процессуальный вопрос? – впервые перебил я инквизитора.

Тот жестом дал разрешение, а сам развернул какую-то трубку и поднес к моей груди.

Не зацикливаясь на этом, я спросил:

– Вы измеряете пульс, снимаете энцефалограмму и так далее. Насколько мне известно, эти методы были признаны неэффективными для определения правды или лжи.

Инквизитор достал из поролона круглый пластырь и зажал пальцами.

– Это так. Но нас не интересуют ваши слова, милорд. Только поведение вашего тела. Ваши сознательные умозаключения, независимо от их правдивости, не являются уликами. Мы допрашиваем ваше тело, а оно лгать не может. Пожалуйста, наклонитесь.

Я повиновался, и Гереон приклеил пластырь мне на шею напротив электрода.

– Вы почувствуете небольшое давление.

Секунду спустя я почувствовал укол.

– Что это?

– Адреналин.

Мне мигом стало тесно в груди, я ощутил, как сжались сосуды, когда кровь усиленно хлынула в конечности. Глаза полезли из орбит.

– Зачем?

– Чтобы расчистить путь. – Гереон с улыбкой снял пластырь.

Я смутно осознал, как по шее на водонепроницаемый воротник потекла теплая струйка крови, и схватился за место укола.

– Сейчас остановится. Помимо гормона, вам был вколот коагулянт, – пояснил он.

Мое сердце колотилось о ребра, как будто о прутья клетки.

– В этой части исследования я покажу вам серию изображений. Вы должны описать их в пяти словах, не более, и как можно быстрее. Понятно? – спросил инквизитор.

Я перевел взгляд с Гереона на Оберлина и обратно. Молчаливый рыцарь не выражал никаких эмоций, взирал на меня без соучастия.

– Да, – произнес я.

Под действием гормонов в крови мой голос стал хриплым, сдавленным.

Передо мной появилась голографическая панель с изображением моего собственного лица: худого, с орлиным носом и копной черных волос.

– Это я, – ответил я, не убирая руки с шеи.

Картинка мигнула и сменилась на изображение семьи – мужчины, женщины и детей, стоящих у небольшого сельского домика.

– Плебеи, – ответил я и добавил: – Семья.

Щелк! На изображении было морское судно под зелеными небесами.

– Корабль.

Щелк! Храм Капеллы с девятью минаретами.

– Святилище.

Щелк! Виселица на лобном месте какого-то города, на платформе – мужчины и женщины с петлями на шее.

– Смерть, – ответил я. – Преступление.

Щелк! Пасторальный сельский пейзаж, холмы и аккуратные каменные изгороди.

– Стены. Порядок, – ответил я, впечатленный геометрией пейзажа, его аккуратностью и натуралистически несовершенной точностью.

Гереон фыркнул. Щелк! В песке на спине лежал разбитый молотком краб.

– Краб. – Мое сердце забилось еще быстрее, и я едва успел добавить: – Смерть.

Щелк! Голая женщина раздвинула ноги на диване.

– Половые органы, – выдавил я, смущенно отвернувшись.

Щелк!

– Дом.

Щелк!

– Замок.

Щелк!

– Оружие.

Щелк! Снимок с камеры одного из моих солдат, вне всякого сомнения, с изображением мужчины с вырванными глазами, ставшего обедом сьельсинов.

– Жертва, – произнес я с яростью.

Гереон переключал картинки без устали, как учитель вбивает вопросы в головы учеников. Все это время он следил за моей энцефалограммой, не убирая руки с переключателя. Он выискивал аномалии, которые могли бы свидетельствовать об одержимости, о том, что я перестал быть всецело человеком. Возможно, в других обстоятельствах я был бы и сам не прочь пройти такой тест. Стязание должно было дать окончательный ответ – был ли я собой или симулякром Кхарна Сагары.

Щелк. Щелк. Щелк.

На меня скалился сьельсинский воин-скахари в маске, с керамическим мечом в руке. Баня с парящимися мужчинами и женщинами. Три десятка изувеченных рабов, подвешенных на крюках. Сад, полный ярких цветов. Дохлая собака с вывалившимися на асфальт кишками. Узорчатая поверхность газового гиганта. Сложенные, как поленница, руки и ноги. Блики солнца на солнечном парусе. Башня из черепов.