Мои родители встретили нас на крыльце дома моей матери. Пока они помогали Джеку вытащить с заднего сиденья Нолу, я вбежала внутрь, быстро поднялась по лестнице и встала рядом с комнатой Нолы. Мои руки тотчас покрылись гусиной кожей, волосы на затылке зашевелились. За моей спиной скрипнула лестница. Я обернулась и увидела перед собой Джека и Нолу. Оба пристально смотрели на меня.

– Она здесь? – спросила Нола.

Я кивнула и кивком указала на комнату Нолы – мол, давайте за мной. Не успела я толкнуть дверь, как мне в лицо ударил порыв холодного воздуха. Уличный свет тускло проникал внутрь сквозь запотевшие стекла. Зато угол комнаты мерцал пульсирующим светом сильнее, чем раньше, как будто наше взаимопонимание придавало Бонни сил. Я повернулась к ней, и она не исчезла, а пристально посмотрела на меня.

– Спасибо, – прошептала я. – За то, что спасла меня… дважды.

Она улыбнулась, ее свет сделался еще ярче. Ты знаешь почему.

Джек застыл в дверях, не решаясь войти внутрь, и удерживал Нолу.

– Все в порядке, – сказал я. – Бонни нас ждет.

Они медленно вошли. Джек подошел к кровати, где Нола оставила рюкзак. Молния на нем была расстегнута и наружу торчала макушка медведя. Наклонившись, Джек вытащил Вольфи из его тюрьмы и протянул Ноле и мне.

– Не переживай, дорогая, – сказал он, заметив на ее лице испуг. – Я аккуратно разрежу шов и обещаю зашить его обратно.

Насупив брови, Нола кивнула. Джек полез в передний карман брюк и вытащил швейцарский армейский нож. Аккуратно задрав на медведе футболку, он положил Вольфи мордочкой вниз и с поразительной точностью вонзил ему в затылок нож. Я тотчас вспомнила о том, что в свое время Джек служил в армии, и была вынуждена признать, что почти ничего не знаю об этом периоде его жизни.

Джек поднял голову и встретился со мной взглядом:

– Эти швы определенно сделаны вручную, и они не совпадают с машинными швами на остальной части медведя. Думаю, Бонни поэтому сменила номер на футболке, чтобы привлечь наше внимание к медведю.

Нола шумно всхлипнула и отвернулась. Джек провел ножом по шву, от шеи до медвежьей попы. Закончив, он положил медведя на кровать. В плюшевом теле зияла огромная рана, из которой торчала ватная набивка. Нола медленно оглянулась на место преступления и вытаращила глаза.

– Можно мне? – спросила она.

Джек кивнул. Нола шагнула к кровати и начала осторожно вытягивать из разрезанного шва клочки ваты, аккуратно кладя каждый такой белый комок на покрывало. В четвертый раз сунув руку в медведя, она застыла в неподвижности.

– Кажется, здесь что-то есть, в голове. – С этими словами она вытащила очередной маленький комок, затем в последний раз запустила руку и извлекла нечто похожее на несколько листов бумаги, сложенных в крошечный, пухлый квадрат.

На наших глазах она медленно развернула три листа линованной бумаги с черными отметками нот и паутиным почерком – почерком Бонни, подумала я, – под каждой нотной строкой. Нола начала напевать первые такты песни, уже хорошо мне знакомые, но внезапно остановилась.

– Это не те слова, которые мы написали вместе. – Ее голос дрогнул. – Я не могу…

Она протянула листок Джеку. Тот прокашлялся и начал читать:

Джек поднял взгляд. В его глазах стояли слезы, прохладный ветерок теребил листок бумаги в его руке.

– Это… потрясающе. И это все о тебе, Нола. О том, что она чувствовала к тебе, как сильно она тебя любила.

Между тем Бонни приблизилась к Джеку, наклонилась к нему и коснулась губами его щеки. Он машинально потрогал лицо.

– Я лишь… – он не договорил. На его губах заиграла легкая улыбка. – Она действительно здесь, – сказал он.

Я изумленно подняла глаза и снова повернулась к Бонни:

– Ты готова уйти сейчас?

На миг ее силуэт стал ярче и четче, и я увидела, какая она красивая. Нола, несмотря на сходство с отцом, унаследовала также чистый, высокий лоб матери и ее маленький острый подбородок. Я скажу Ноле об этом позже, ведь ей непременно нужно это услышать, помнить об этом, когда у нее будут свои дети.

Прости меня.

Я знала, что ее слова предназначались не мне. Я протянула руку и вывела Нолу вперед.

– Она просит у тебя прощения. Прости ее, чтобы она могла двигаться дальше.

Нола посмотрела в угол комнаты, откуда Бонни наблюдала за нами:

– Я чувствую ее. Не вижу, но чувствую.

Бонни подошла ближе и поцеловала Нолу в макушку, как только что на моих глазах это сделал Джек.

Нола подняла глаза. На ее губах возникла легкая улыбка. К ее мокрой, зареванной щеке прилипла прядь темных волос, и я осторожно ее убрала. Мой живот как будто слегка вздулся. На меня накатилась волна уверенности, и мне подумалось, что, возможно, это грядущее материнство прояснило все превратности судьбы.

Я обняла Нолу.

– Ты чувствуешь ее любовь – любовь матери. Она никогда не умрет. Даже когда она уйдет насовсем, ты всегда будешь чувствовать ее рядом с собой. Но здесь дел у нее больше нет. Она знает, что тебя любят, что о тебе заботятся и, самое главное, что ты нашла то, что она оставила тебе в наследство. Пришло время ее отпустить.

Нола продолжала смотреть прямо перед собой, как будто она действительно видела Бонни.

– Она меня слышит?

Я кивнула. Она снова повернулась к углу, где стояла Бонни:

– Я была так зла на тебя. Но теперь я все понимаю. Только зря ты мне не рассказала сама. Я бы что-нибудь придумала для нас обеих, но ты не дала мне такого шанса.

Прости меня, если я сделала тебе больно. Не сомневайся, что я любила тебя и всегда буду любить.

Я притянула Нолу к себе и обняла. Свет Бонни укутал нас обеих, как мерцающий кокон.

– Она просит у тебя прощения и говорит, что всегда будет тебя любить.

– Я тоже тебя люблю, мама. Всегда любила. – Нола крепко зажмурилась. – И я прощаю тебя. Честное слово. Даже если я еще долго буду на тебя злиться, я все равно прощаю тебя.

Свет сделался ярче, отделяясь от Бонни и превращаясь в высокий, от пола до потолка, столб, как будто где-то, в царстве ослепительного света, приоткрылась дверь. Бонни посмотрела на меня. В ее глазах застыл вопрос.

– Шагни в свет, Бонни. Теперь тебе можно уйти. С Нолой все будет хорошо, я обещаю.

На прощание взглянув на Джека и Нолу, она шагнула к столбу света, затем обернулась и посмотрела на меня.