Книги Vict. написаны, несомненно, позднее. Согласно Миллеру, трактат «О диете» датируется первой половиной IV в. до н. э. [101, с. 164]. Основанием для такого порядка рассмотрения выступает нарастание сложности и разработанности концепции качеств-сил и одновременно объема указанных сочинений.

Медицинские знания, представленные в гиппократовской литературе, можно схематизировать по трем типам: во-первых, построения, в которых явно преобладает философско-гипотетический элемент, «чистое» умозрение, мало чем отличающееся от натурфилософского; во-вторых, эмпирические подходы и разработки, критикующие плодотворность философского умозрения в медицине, как это делает, например, автор VM; наконец, имеется ряд промежуточных между этими двумя полюсами подходов, где теоретическое конструирование носит специально медицинский характер и озабочено его пригнанностью к врачебному опыту. Именно к этому последнему типу принадлежат построения, развиваемые автором NH. Этот автор критикует философский монизм как несостоятельный с медицинской точки зрения: «Если бы человек был единое, – говорит он, – то он никогда не болел бы, ибо, раз он единое, ему не от чего будет болеть» (NH, 2, пер. В.И. Руднева). И далее этот вывод подкрепляется чисто эмпирическим аргументом, указывающим на фактическое многообразие существующих в медицине средств лечения: «А если даже и будет болеть, – продолжает автор NH, – то необходимо, чтобы и исцеляющее средство было единым. А между тем их много…» (там же, курсив наш. – В.В.). Парменидовское единое бытие, таким образом, плохо согласуется с медицинской практикой, с врачебной эмпирией, где вещи не сводятся воедино, а существуют в своем многообразии.

Выдвигаемая в этом трактате теория многих начал обосновывается рассуждением об их необходимости для рождения организмов: медико-эмпирическая аргументация дополняется биологическими соображениями. Любопытно, что развивая эти рассуждения на медико-биологической почве, автор трактата близко подходит к тому же самому положению об условиях взаимодействия тел, которое мы отметили при анализе аристотелевской теории генезиса. Это положение (общность рода, различие в виде) достаточно хорошо коррелирует с той биологической ситуацией генезиса, когда имеется половая система размножения организмов. «Если не будут одного рода те, что соединяются, – говорит автор NH, – и не будут обладать одною и тою же способностью (ἔχοντα δύναμιν. – В.В.), то и в таком случае рождение для нас не осуществится» (NH, 3). Но далее мы видим алкмеоновский мотив: наличие изономии, т. е. хорошего уравновешивания сил, выдвигается автором как необходимое условие генезиса. «Если, – говорит он, – не будут соответствовать между собою теплое с холодным, сухое с влажным, но одно будет брать верх над другим, более сильное над более слабым, то и в таком случае не будет никакого рождения» (там же).

Эта формулировка показывает, во-первых, что началами в NH выступают ТХСВ как силы, а, во-вторых, что для генезиса требуется их равновесие и красис[124], т. е. то самое условие, которое, по Алкмеону, есть условие здоровья организма. Отметим теперь сходство и различие этого положения с аристотелевским. «Среди [тел] воздействующих и испытывающих воздействие, – говорит Аристотель, – некоторые бывают легко делимы, и когда большое количество одного соединяется с малым количеством другого, то это вызывает не смешение (μίξις), а увеличение преобладающего предмета: происходит превращение [меньшего] вещества в большое. Так, например, капля вина не смешивается с 10 тысячами мер воды, но теряет свой вид и превращается целиком в воду» (GC, I, 10, 328а 23–28, пер. Т.А. Миллер). Это условие смешения носит явно выраженный количественный характер, что особенно ярко подчеркивается примером.

Далее, здесь речь идет о гомеомерных веществах (элементы и более сложные гомеомерные тела), а не о силах. Итак, мы видим значительное развитие алкмеоновского мотива красиса сил у Аристотеля: во-первых, утрачивается – пусть не до конца – динамический аспект: на первый план выступает вещество и его простейшие виды – элементы, а не качества-силы, хотя реально-то именно они определяют элементы и их трансформацию; во-вторых, динамика у Аристотеля гораздо более развита в логическом плане, на что указывает наличие у него категорий активности и пассивности. Подобное вычленение категориальной структуры понятия взаимодействия отсутствует и у Алкмеона, и у автора трактата NH.

Природа человека понимается автором трактата как, во-первых, составленная из элементарных качеств-сил ТХСВ, во-вторых, как набор четырех компонентов: крови, слизи, желчи (желтой и черной). В аспекте этих специально медицинских начал алкмеоновский мотив изономии получает дополнительно момент количественной пропорции: тело бывает «здоровым наиболее тогда, – говорит автор NH, – когда эти части соблюдают соразмерность во взаимном смешении в отношении силы и количества (δυνάμιος καὶ τοῦ πλήϑεος)» (NH, 4). «Когда гуморы находятся в точной пропорции между собой как в качественном, так и в количественном отношении» – переводит это место Жуанна [70а, с. 174–175]. Здесь алкмеоновская изономия уже разложена на качественную и количественную проекции (если верна интерпретация Жуанна). Характерно, что такая детализация происходит именно на специально медицинском уровне теоретизирования и практически отсутствует или выявляется слабее на философском уровне, где также говорится о силах ТХСВ. Понятно, что этого требовала сама лечебная практика и она же давала средства для этого (врачебный рецепт, ремесло аптекаря). Жуанна подчеркивает в этом двойном ответе автора NH на один и тот же вопрос о природе человека «принципиальную двусмысленность позиции автора» [70а, с. 44]. Однако эти два плана подхода к природе человека объединяются с помощью метеорологии или, точнее, анализа времен года с точки зрения преобладания в них ТХСВ. Учение о сезонной доминации гуморов плюс естественные представления о преобладании разных качеств-сил в разные времена года дают базис для согласования философской теории элементов с медицинской теорией гуморов[125]. Поэтому о несоединимости (inconciliable, говорит Жуанна) этих позиций, видимо, вряд ли можно говорить. Можно сказать, что ТХСВ – это начала порождения тела, его первооснова или природа: «Когда тело человека умирает, необходимо, чтобы каждое из этих начал возвращалось в свою природу, именно: влажное к влажному, сухое к сухому, теплое к теплому, холодное к холодному» (NH, 3). Тела живых существ возникают из этих начал и к ним же возвращаются. Такого соотношения нет в случае гуморов. Правда, когда человек умирает, мы можем видеть, что он «исходит» кровью или другим гумором. Однако эти наблюдения автор не считает дающими основание для вывода о том, что природа человека и есть, например, кровь. Неправильно, настаивает он, что «человек и есть одно из тех веществ, после очищения которого они видели смерть человека» (NH, 6). Конечно, здесь критикуется монизм в его медицинской форме, так как, по убеждению автора трактата, человек содержит все эти гуморы. Однако не этот смысл гуморов как элементов занимает автора NH в первую очередь: главное значение гуморов в том, что они – основа здоровья, будучи хорошо смешанными и уравновешенными. Быть может, их можно считать той формой ТХСВ,