Невесёлая дума тяжким облаком лежала у него на челе. Если ине сложит он буйной седой головы в лихом бою, под славным кременецкимстягом, – быстро минет ещё пять, ну десять лет… и поселится в таких ещёсильных руках противная старческая дрожь. А там и смертные сани подкатятся,неслышные, по белому ли снегу, по зелёной ли траве…

И кому оставит он, Вышата, высокие хоромы, широкий двор,всей жизнью накопленное богатство?

Не было у него на этой земле наследника. Продолжателя. Сына.Трое звались, правда, Вышатичами, да что толку.

Вот и шагал из угла в угол, мерил ногами ложницу неудержимыйв сечах воин. Любим! Румяное яблочко, а внутри – червячок… Куда, старый,смотрел? Что не брал с собой ни в поход, ни на зверя? Жалел, берёг? Кто Лютаберёг? То-то он, не Любим, и щит возит за князем, и копьё. Лют – сын настоящий,сын – любому на зависть. Да только слова такого не знает – отец… а кто в томвиноват?

Вышата опёрся руками о стол и даже застонал, как от боли.Тихо, больше про себя, чтобы не услыхал прикорнувший за дверью слуга. Да какоеот боли – это-то он бы вытерпел молча…

Одна была у него родная кровиночка, дочь, доченька…Нежелана… Сам не понимал теперь боярин Вышата, как повернулся у него язык датьей, единственной, неласковое, недоброе имя… Ненаглядой звать бы её, лебёдушку,Зарёной, Надёжей, Любавой…

Представил боярин смеющееся лицо дочери – и будто солнцеглянуло в душу. Да ненадолго. Скоро, скоро отыщется на его лебедь сизокрылыйорел – налетит неведомо откуда, скогтит, и поминай как звали. И останется он,старый, один, совсем один…

Тихо, не разбудив спавшего раба, приоткрылась дверь – Вышатаи тот не услыхал и даже вздрогнул от неожиданности, – и в ложницу бочкомскользнула Нежелана.

– Звал, батюшко?

Она куталась в длинный шерстяной плащ, в котором ездилаверхом. Из-под плаща выглядывала вышитая рубаха, на щеках лежал сонный румянец.

– Не звал, – с привычной суровостью буркнулВышата.

Нежелана подошла к нему, снизу верх заглянула в глаза,ласково потерлась щекой о его плечо.

– А я проснулась, показалось – зовёшь…

Повернувшись, боярин взял её за плечи, притянул к себе,обнял, зарылся лицом в тёплые волосы. Нежелана обвила руками его шею, сталагладить седые отцовские кудри.

– Ты не уходи, – попросил Вышата тихо. –Посиди со мной, солнышко ты моё…

После возвращения из похода князя стали видеть в городередко. Что ни день – пропадал где-то вместе с варягом. То садились на коней иехали смотреть округу, а заодно тревожить в чаще птицу и зверя; а то уходили наснекке далеко на великую реку и встречали там солнце, пробуждавшееся в тумане…

Олег расспрашивал обо всём, и Чурила рассказывал – прятатьбыло нечего. Почему-то воеводу особенно интересовали меряне: и кто такие, и какживут, и почему раньше давали дань булгарам, и как Чурила переманил под своюруку Барсучий Лес.

А вечером юная княгиня гордо разворачивала перед ними своиграмоты, и князь улыбался, слушая, как она читала любопытному гостю, откудапошёл славный город Кременец и кто издавна в нём сидел…

Олег слушал с величайшей охотой. А потом принимался говоритьсам, и тут вдруг оказывалось, что и к ним на море Варяжское приходили когда-тотрое братьев, не менее славных, чем кременецкие пращуры… И тут уже Звениславкахваталась за бересту и костяное писало, и Чурила, не первый год потихоньку наднею смеявшийся, щурил глаза, и шрам на его лице разглаживался, пропадал.

Он смотрел на жену, прилежно выводившую буквы. Слушалвполуха и всё представлял, как она будет качать вот на этих руках маленькогопискливого сына… или дочь…

Старый Мстислав из дому выползал по-прежнему нечасто. Но всётворившееся в городе и вокруг знал получше любого здорового. Усевшись насолнышке, князь подолгу наблюдал за вагирами, поселёнными у него в Новом дворе.Слушал, как они говорили между собой на своём языке, столь родном словенскому ивсё-таки чужом. Как, поминая Олега, опять уехавшего куда-то с Чурилой,неизменно прибавляли: храни его Святовит…

Бог этот, Святовит, жил далеко, на острове посредиВаряжского моря, в священном граде Арконе. И туда, к руянам, рассказывали,съезжалось молиться всё варяжское побережье. Не один месяц пришлось бы человекуехать туда из Кременца, но Боги – не люди: без помех протягивают руку над сушейли, над морем… Или не сидел в Ладоге Рюрик, и не сновали по озёрам и рекампроворные снекки, и не становилось их, что ни год, всё больше?

– Хочу в другой ваш город сходить, – сказалоднажды Чуриле Олег. – В Круглицу. С Радимом Радонежичем познакомитьсяхочу, посмотреть, что за муж такой буйный да гордый. Не осерчаешь?

Чурила сердиться не стал, только предупредил:

– Поедешь – доглядывай. Соседушка наш того… и виламиприветить может.

А едва закрылись за Олегом городские ворота – молодого князяпризвал к себе отец.

Стоял тёплый вечер: бабьим летом звали это погожее время,когда серый плащ осени ещё раз, напоследок, показывал цветной испод… Щурясьпротив солнца, Мстислав смотрел на сына, шагавшего через двор. Ресницы дробилисвет, и по временам старому блазнилось, будто рядом с Чурилой шли статные,широкоплечие братья – Мстислав, Ингорь, Славута, Стемид… Но стоило раскрыть глазапошире, и сыновья исчезали.

Отец сидел в деревянном кресле, вытащенном для него из дому.Чурила опустился у его ног на тёплую землю.

– Звал, отче?

Мстислав помолчал, не торопясь начинать разговор. Не зря,должно, вспоминались рано ушедшие сыновья… Показалось вдруг – не Чурила сиделвозле ног, а весь Кременец светлыми глазами смотрел на своего старого князя,ожидая, что-то он ему скажет…

– Сыне, – положил он руку на вихрастуючерноволосую голову. – Не первый день, как ты вернулся, а дома не видать.Люди говорят, братом стал тебе Олег. О чём беседуете с ним?

– Ни о чём, отец, – улыбнулся Чурила. Ипо-булгарски поджал ноги, устраиваясь поудобнее. – Гость он у меня.

Мстислав легонько стукнул его по затылку, а после сложилруки на своём костыле и, расправив усы, опустил на руки подбородок. Так в былыегоды опирал его на меч, слушая своих бояр.

– Молод ты, – проговорил погодя. – Того неразумеешь, что неспроста Рюриков муж приехал сюда к нам.

Сын повторил упрямо:

– Отче, гость он у меня. На Рось же за данами прибежал.А до Рюрика мне дела нету.

– Зато Рюрику, знать, до тебя есть, – сказалМстислав сурово. – Олегу ты, может, и друг, да зачем, думаешь, он вКруглицу ныне поехал? Тоже ведь вызнаёт, как ты тогда у мери, – где тутпобогаче живут!

Холодом повеяло от этих слов на молодого князя… По-новомукрутанулись перед внутренним оком все прошедшие дни: и мерянский поход, и бой сютами, и любопытные Олеговы расспросы… а ну не ошибся премудрый отец – ипосулит ему вагир свою дружбу и помощь, посулит за пушистые куны, за звонкоесеребро?