в садах Боргезе мы упали в отельную кровать с горячими лбами и на следующий день не смогли встать. Мы отменили назначенные съемки и в последующие дни предпочитали смотреть чужие фильмы на экранчике небольшого компьютера, нежели снимать наш собственный фильм. В отельной комнате, выходящей окнами на языческий Пантеон, было почти так же холодно, как в балетной студии в декабре 2001 года, а физическое мое состояние уже не казалось столь закаленным, несмотря на эйфорический подъем духа. К тому же мы настолько усердно дымили жирными самокрутками в тот период, что трудно было ожидать от нас особой выносливости. Как-то раз мы валялись там, разбитые простудой, и смотрели американский фильм по роману Дэна Брауна, кажется, «Ангелы и демоны». Действие фильма разворачивалось в Риме, и вдруг мы испытали головокружительный микроприход. Мы увидели сверху, с высоты птичьего полета, ту самую площадь Пантеона, где в тот момент пребывали. Затем камера, явно укрепленная на дроне, стала снижаться над площадью, и вдруг мы осознали, что ее пикирующее движение нацелено именно на наш отель, именно на окна той комнаты, где мы в тот миг испытывали эффекты повышенной температуры. Мы чуть ли не присвистнули от изумления, нам показалось, что еще полсекунды – и мы увидим за окнами наши лица, увлажненные болезнью. Но дрон пронесся мимо наших окон и унес камеру в сторону церкви Святого Умберто, покровителя охотников.

На фасаде этой церкви вы можете видеть каменную голову оленя с ветвистыми рогами, а если вы проследите за направлением взгляда этого оленя, то сможете убедиться в том, что смотрит он прямо в окна квартиры-мастерской Луиджи Серафини.

Когда простудная и подспудная слабость покинула нас, мы уже не стали звонить ему и так и не осуществили съемки в кафе «Баббингтон», вместо этого мы снова катались на великах в садах Боргезе и сидели в римских кафешках, развлекаясь сочинением дурацких стишков, обыгрывающих некоторые итальянские слова и фразы, например:

Кофе допио,

Гигантская жопио.

Или:

Си, си,

Бюстгальтер носи!

Или:

Адьямо, рагацци,

Пойдем ебаться!

Или:

Пьяцца Навона,

Навоняла вона!

Или:

Фармаси, фармаси,

Возьми меня и унеси!

В какой-то момент нам нечего стало курить, и мы всерьез озаботились этим вопросом. Решение проблемы обнаружилось в коммунистическом кафе на Via Tiburtina.

Виа Тибуртино,

Обдолбанный Буратино!

На этой, достаточно удаленной от центра города, улице вы, полагаю, и сейчас сможете обнаружить затрапезное, но весьма людное кафе, чьи стены густо увешены фотографиями Маркса, Ленина, Сталина, Че Гевары, Троцкого, Мао, Тольятти, Висконти, Берлингуэра и прочих коммунистов.

Когда возле барной стойки мы попросили две чашки чаю, хозяин водрузил на кособокую электрическую плитку не менее кособокую эмалированную кастрюльку вполне советского вида и стал кипятить в ней воду для нашего чаепития. Иностранцы здесь не в почете, но для русских делают исключение, поэтому мы старались громко пиздеть по-русски, время от времени мурлыкая Интернационал или «Аванти пополо!». Собиравшаяся здесь бандейра росса благодушно к этому прислушивалась.

Вскоре мы ушли оттуда счастливые и довольные. Слава вам, итальянские коммунисты! Вы намного лучше французских, а про советских я вообще молчу.

Вскоре мы перебрались в другой отель на той же площади, а потом – в третий, мы кружились по этой площади, как стрелка по циферблату, но неизменно здание Пантеона в изменяющихся ракурсах громоздилось в наших окнах. Мы испытывали эзотерическую влюбленность в адрес этого загадочного Храма с круглой дырой в куполе – этот архитектурный шедевр эпохи императора Адриана напоминал нам наше собственное адриатическое сознание, – и как-то раз, в период дождей, мы созерцали величественную, таинственно искрящуюся колонну, сотканную из дождевых струй, которая ниспадала внутрь храма из этой купольной дыры. Там мы стояли, благоговейно созерцая этот водяной столб, чей облик способен был внушить молитвенный экстаз даже бетонному столбу. Но мы не были бетонными или соляными столбами, мы представали зраку столба в виде экстравагантной парочки, одетой в почти культовые одеяния, – настолько экстравагантной, чтобы понравиться дождевой колонне. А через месяц мы наблюдали там же, в Пантеоне, колонну, сотканную из падающих снежинок. За спиной Пантеона мы обнаружили великолепнейший магазин католической одежды, поистине чудесный магазин, где продавались тяжеловесные священнические облачения: расшитые золотой нитью ризы, красные кардинальские сутаны, лиловые епископские с муаровыми поясами, черные и простые для рядовых служителей культа, – все они сшиты были великолепно, на уровне Квадрата и Лимона, и мы купили там Наташе синее легкое пальто католической послушницы, а мне – черный плащ-пелерину римского кюре, это одеяние оказалось настолько тяжеловесным, что, уезжая из Рима, мы не решились взять его с собой. Но пока мы оставались там, я расхаживал в этом плаще. Образ мой дополняла венецианская трость с набалдашником в виде головы Муссолини. Эта лысая фарфоровая головушка идеально ложилась в мою ладонь, и харизматично вылупленные очи дуче взирали на Мир и Рим между моими пальцами. Эту трость любопытствующий читатель сможет увидеть в нашем с Наташей фильме «Звук Солнца» – она фигурирует в сцене, где два серьезных человека встречаются в парке (один из них – с тростью), они беседуют, а после убивают друг друга без всяких причин – в тот день Звук Солнца довел их до этого… «В тот день Солнце довело меня», – говорит убийца в романе Камю «Посторонний».

К тому же в другом магазине, принадлежащем Мальтийскому ордену, мы купили себе ордена – два красивых мальтийских креста, которыми мы наградили друг друга. Католические шмотки, мальтийские кресты на груди, трость, ну и к этому две фетровые шляпы и блестящие ботинки inspector from Oxford – вот такую нарядную парочку могла лицезреть дождевая колонна в глубине Пантеона.

В таких прикидах мы бродили по улицам Рима, по паркам и набережным Тевере.

Время от времени из Венеции наезжал нас проведать друг наш Амадеус, и он неплохо вписывался в нашу экстравагантную компанию, поскольку одет был в виде циркового Ленина: широкие штаны до щиколоток, гольфы, чесучовый пиджак, ярко-лимонный жилет и широкий зеленый галстук в белую горошину.

Все продвинутые москвичи и петербуржцы, любящие тусоваться в туманной Венеции, знают Глеба Смирнова (он же Смирнов-Греч, он же Амадео Венецианский). Знают его и читатели его изысканных трактатов. Не так уж просто описать круг его занятий – культуролог, эстет, философ, эрудит, фланёр, денди, полиглот, ретроэнтузиаст, ну и, конечно, блестящий гид, способный поведать вам самые трепетные сведения о прошлом итальянских домов, дворцов, мостов и соборов. Мне очень повезло, что в течение многих лет он был моим сталкером в итальянских землях. Познакомились мы с ним в Коктебеле, в августе 1988 года, когда две прекрасные девочки Вика и Таня привели ко мне, в скромную мою каморку на улице Серова, очень сильно испизженного мальчика.

Мы совместными усилиями оказали ему легкую медицинскую помощь: протерли раны спиртом и тому подобное. Мальчик был хоть и сильно испизжен, но бодр духом, и нас сразу же приятно поразила его предельно витиеватая, ретростилизованная речь: «Уповая на то, что вы не осудите мою скоропалительную искренность, и рискуя показаться вам, о мои нечаянные благоприобретенные новые друзья, чрезмерно велеречивым в силу полученных мною легких потрясений, которые, надеюсь, не окажутся в глазах высокоумных специалистов более глубинными, чем следовало бы, я все же осмелюсь позволить себе выразить вам всю мою благодарность, которую я вовсе не стремлюсь утаить от ваших пристальных очей, ибо таковое утаивание сердечных порывов вы вполне обоснованно могли бы счесть проявлением неотесанного упрямства, но, напротив, я с предельной откровенностью спешу отвесить низкий поклон за вашу, надеюсь, не слишком обременившую вас, отзывчивость, которую вы сочли нужным проявить в отношении злополучно пострадавшего странника!»

Примерно в таких выражениях он