— Не лезь не в свое дело.

Затем мастер развернулся и зашагал в свои покои. То, что Гуаньши не выгнал Цзяня немедленно, лишь подлило масла в огонь.

Цзянь не знал, что и думать. Мастер ему поверил — или Гуаньши было все равно? Похоже, наставник больше беспокоился о Синьдэ и о том, чем его поражение грозило школе. В любом случае Цзянь старался не лезть наставнику на глаза. Целыми днями он добровольно полировал тренировочное оружие и наводил порядок в кладовых. Чистил сточные трубы и сметал листву с крыш. Выгребал сор из курятника. К сожалению, ему по-прежнему приходилось прислуживать в столовой, и трижды в день вся школа молча и осуждающе смотрела на него. Раньше Цзянь чувствовал себя просто одиноким; теперь юноше казалось, что его ненавидят.

Как ни странно, но день за днем проходил без всяких приключений. Никто не пытался завязать с ним ссору — вероятно, из опасения получить сдачи, Цзяня ведь считали мастером. Его не дразнили, не высмеивали, не оскорбляли, не швыряли в него едой. Ему приходилось иметь дело с неприязненными взглядами и одиночеством. Пожалуй, он предпочел бы трепку.

На шестой день он решил, что с него хватит. Цзянь влез на стену, окружавшую задний двор, и провел вечер, лежа на спине и глядя в небо. Это был Пепельный праздник — время встречи Близнецов. Принцесса поднималась с юга и вставала рядом с Принцем, который исчезал на северном краю неба. Две луны заливали землю туманным, зловеще-серым призрачным светом.

Они напоминали о том, что близится конец третьего цикла: удушливо жаркое лето, а затем ледяная зима. Цзяню это сулило немало трудностей, поскольку он решился уйти: покинуть не только школу, но и княжество Каобу. Для путешествия третий цикл подходил меньше всего, но выбора у Цзяня не было. Его почти разоблачили, Тайши исчезла, а у Гуаньши он вряд ли мог чему-то научиться. Цзянь по-прежнему проделывал простейшие упражнения вместе с новичками.

А главное — и это беспокоило Цзяня больше всего, — он никому не нравился. Сначала его травили, теперь постоянно провожали осуждающими взглядами. Одиночество ему опротивело. Юноша хотел начать сначала, на сей раз по-настоящему, без выдумок Тайши, которой не терпелось избавиться от него. Он был для нее бременем — как и для всех остальных.

Цзянь посмотрел со стены вниз, в переулок, который тянулся меж обнесенных стенами домов. В прошлый раз выбора у него не было, а теперь был. Впервые в жизни он мог решать.

Цзянь встал и указал в конец переулка.

— Я пойду туда и не стану оборачиваться.

Он понял, что эта дорога ведет к Травяному морю. Тогда Цзянь повернулся в другую сторону и повторил:

— Я пойду туда и не стану оборачиваться.

Он спрыгнул в сад и направился к хижине, которую называл своим домом. Чтобы собрать скудные пожитки, не понадобилось много времени. Цзянь помедлил, держа в руках старую одежду, в которой приехал в Цзяи. Некогда красивый шелк был изорван и покрыт пятнами. Это одеяние портной сшил ему в тот вечер, когда все пять правителей собрались в Небесном дворце. С тех пор миновала целая жизнь. Платье превратилось в грязную тряпку. Цзянь сам не знал, зачем он его сохранил. Оно напоминало юноше о годах, проведенных в Небесном дворце, о плохом и о хорошем. Чаще о плохом.

Он взял одеяние с собой.

Вещей набрался один небольшой узелок. Имущества у Цзяня было мало. Ничего, кроме школьной одежды и подбитого ватой халата, — то и другое ему дал Гуаньши, однако Цзянь рассудил, что эти вещи им честно отработаны.

Он собирался заглянуть на кухню и в главный зал, желая прихватить немного еды и что-нибудь ценное. Две связки медных лянов, которыми он располагал, представляли собой незначительную сумму. Но потом Цзянь передумал. В Лунсяне к нему относились скверно, но хотя бы кормили и одевали. Он не желал уходить отсюда как вор. И потом, репутация есть репутация. Цзянь не хотел омрачать ту небольшую симпатию, которую к нему, быть может, кто-то питал, мелким воровством.

Он уже вознамерился спрыгнуть со стены и навсегда покинуть Лунсяньскую школу кулачного боя, когда кто-то его окликнул:

— Эй, осторожнее. На той стороне — скользкий склон, сплошь глина и помои. Трубы у нас текут. В худшем случае сломаешь ногу, в лучшем — поскользнешься и перемажешься в дерьме. Есть такая вещь, как ворота…

Цзянь оглянулся и увидел, что на скамье у пруда лежит Синьдэ.

— Старший ученик? Что вы здесь делаете? — спросил он.

— Я хотел было сказать: «То же, что и ты», но, судя по твоему узелку, ты решился на крайние меры. Может, поговорим?

Синьдэ не стал ждать ответа. Он подошел к стене и вскарабкался наверх, цепляясь за поверхность кончиками пальцев. Это была лунсяньская техника, хотя Синьдэ приспособил ее к собственным нуждам. Цзянь полагал, что это просто глупости. Честно говоря, так он относился к большинству принятых в школе способов использовать ци — но ему самому, в конце концов, пришлось влезть на дерево, а с него перебраться на стену.

Синьдэ достал тыквенную бутылочку и протянул Цзяню. Тот благодарно отхлебнул, слегка позеленел, задохнулся и заставил себя проглотить. Он не был готов к обжигающему вкусу дешевого цзуйжо. Он вернул бутылку Синьдэ, и оба некоторое время сидели молча в свете двух лун.

Цзянь обрадовался, когда старший ученик заговорил первым:

— Кажется, нам многое нужно обсудить.

Да, но Цзянь не мог раскрыть свой секрет, а сам предпочел бы не лезть в личные дела Синьдэ. Скоро он уйдет, и они вряд ли увидятся. Старший ученик был его единственным другом в школе, и, честно говоря, Цзянь не понимал почему. Все хотели дружить с Синьдэ, так почему же он выбрал самого ничтожного? Тем не менее Цзяню очень хотелось узнать, что произошло. Он искренне беспокоился о Синьдэ. И потом, старший ученик, казалось, желал кому-то излить душу. В кои-то веки он сам нуждался в друге.

Смущенно помолчав, Цзянь произнес:

— Вы первый.

Он все еще пытался понять, что их связывает.

Синьдэ, видимо, ждал другого ответа. Он пожал плечами.

— Справедливо. Это ведь я тебе навязался. — Он посмотрел на звезды и спросил: — Знаешь, почему я поступил в Лунсянь?

— Наверное, вы хотели стать великим воином.

Синьдэ презрительно хмыкнул:

— Вообще-то, я хотел стать танцовщиком. Меня тошнило от всякой жестокости… — Он поднял ногу и вытянул носок. — Я хорошо танцевал. Мой учитель сказал, что я могу пробиться в академию Сунгуа в Алланто. За два месяца до экзамена отец решил, что его сыну не подобает красить лицо и выступать на сцене. Он притащил меня в Лунсянь и оставил здесь. Мне запретили возвращаться домой, пока я не смогу победить отца в честном бою.

— Вам повезло, — сказал Цзянь и задумался. — Или нет?

Он и сам не знал.

Синьдэ пожал плечами.

— Не знаю. Просто… так случилось. Оказывается, качества, необходимые великому танцору, не так сильно отличаются от качеств, необходимых великому воину. Имея способность к прыжкам и поворотам, я научился наносить удары, и вот вам… — он указал на себя, — …старший ученик Лунсяня.