Кардиналу повиновались. Три дня и три ночи, начиная с 3 февраля, солдаты проливали кровь при запертых городских воротах. «Все площади были забиты мертвецами». Сотни человек, пытавшихся сбежать, утонули во рвах, сброшенные туда безжалостными мечами. Женщин хватали и насиловали, за детей требовали выкуп, следом за убийствами шел грабеж, произведения искусства уничтожали, изделия ремесленников выбрасывали, «что не могло быть унесено, то сжигалось, либо портилось». Число убитых оценивали по-разному — в среднем между двумя с половиной и пятью тысячами человек. Восемь тысяч горожан, умоляя о милосердии, бежали в Римини. Двадцать лет спустя великий проповедник Бернардино Сиенский все еще пугал людей этой страшной историей.

Хоквуд, говорят, был не совсем уж бессердечным: он отослал тысячу женщин в безопасный Римини и позволил некоторым мужчинам ускользнуть из города. В целом, его больше волновали деньги, а не убийства, и сразу после побоища в Чезене он уволился с папской службы, где платили немного, и заключил более выгодные контракты, предложенные Флоренцией и Миланом. Чтобы поставить наемничество на постоянную основу, Бернабо Висконти отдал за Хоквуда одну из своих дочерей, рожденных от любимой наложницы, с приданым в 10 000 флоринов. Политические и финансовые ресурсы принца, отца тридцати шести детей, были весьма значительными.

Остававшиеся до его смерти двадцать лет Хоквуд жил в богатстве и уважении, синьория Флоренции избрала его капитаном и платила ему за службу, или за громкое имя, средствами, которые получала почти со всех городов-государств центральной и северной Италии. Хоквуд остался в памяти итальянцев удачливым разбойником, его пример вдохновил местных кондотьеров — Джакопо дель Верме, Малатесту, Коллеони, Сфорцу, — и вскоре они заняли места иностранных капитанов.

Роберт Женевский, прозванный итальянцами «Кровавым» и «Мясником Чезены», ни разу не попытался оправдать свои действия или извиниться. Он считал, что все горожане — бунтовщики по природе, точно так же в свое время смотрел на жителей Лиможа и Черный принц. Террор, развязанный Робертом и отозвавшийся по всей Италии, отнюдь не содействовал укреплению авторитета церкви. «Люди больше не верят ни папе, ни кардиналам, — писал хронист из Болоньи по поводу побоища в Чезене, — ибо таковые действия разрушают веру».

Тем временем папа отлучил от церкви Флоренцию и повелел всем не флорентийцам «изничтожать торговлю нечестивцев». Торговые обозы флорентийских купцов следовало захватывать, собирать долги в пользу города запрещалось, а клиентам более не было необходимости оплачивать заказы, исполненные Флоренцией. Разумеется, Флоренция отреагировала — конфисковала церковную собственность и заставила местное духовенство вновь открыть церкви, вопреки папскому запрету. Общественное недовольство оказалось столь велико, что Совет восьми, управлявший городом, прозвали Советом восьми святых, а конфликт города с папой в итальянских хрониках получил известность как война Восьми святых.

Теперь уже обеим сторонам хотелось закончить войну, которая не только нанесла сокрушительный удар по торговле Флоренции, но и посеяла раздоры в Лиге. Мирное сосуществование итальянских городов-государств сделалось невозможным. Вдобавок невозможно стало управлять Папской областью из Авиньона; возникла и новая опасность — Флоренция начала посулами заманивать в Лигу Рим. Григорию, как и его предшественнику, стало ясно, что пора возвращаться домой. А требовательный голос подле него придавал убедительности этому намерению.

С июня 1376 года Екатерина Сиенская, которую через сто лет после ее смерти канонизировали и вместе с Франциском Ассизским назвали святой покровительницей Италии, предлагала папе реформировать церковь и вернуться в Рим. Когда Екатерине исполнилось 29 лет, ее уже почитали и прислушивались к ее страстному и настойчивому голосу. После причащения святых тайн она впала в транс, и на ее ладонях, ступнях и на сердце появились стигматы, как у Христа после снятия с креста. Хотя следы эти видела только она сама, Екатерина была уверена, что Флоренция избрала ее послом для примирения с папой и снятия интердикта (папской анафемы). Главной своей миссией Екатерина считала заступничество за человечество, для чего ей надо было полностью слиться с Богом и Христом через очищение и обновление церкви. Господь напрямую говорил с ней, и Его речь сохранилась в «Диалогах», которые она диктовала своим ученикам. Ученики верили в то, что «лично Господь-Отец отвечает славной и святой девственнице, Екатерине Сиенской… а она, будучи в экстазе, действительно слышит, что Господь говорит с нею».

За трансами стоял суровый пост, недостаток сна и удобства. Чем больше крайностей в практиках такого рода, тем сильнее человек отдалялся от материальной жизни. (Согласно Жоффруа де Ла Тур Ландри, «есть один раз в день значит вести жизнь ангела, дважды в день — правильная жизнь мужчин и женщин; а более двух раз — жизнь животного».) Екатерина, говорят, съедала немного сырого салата, а если ее заставляли съесть что-нибудь еще, она отворачивалась и выплевывала только что прожеванное; если же пища или питье попадали в желудок, принуждала себя к рвоте. Она практиковала аскетизм с семилетнего возраста, когда ей было первое видение. Возможно, это связано с тем, что она была младшей из двадцати трех детей. Впоследствии она удалилась от большого и шумного семейства отца-красильщика и посвятила свое девство Христу.

Экстазы, в которые впадала Екатерина, были для нее реальными, как и для многих женщин, не пожелавших связывать себя брачными узами и ушедшими в религиозную жизнь. Христос подтвердил ее помолвку, писала Екатерина, «не серебряным кольцом, а кольцом Своей святой плоти, ибо когда Ему совершали обрезание, с Его святого тела было взято такое кольцо». Доминиканская сестра из благородной семьи выучила двадцатилетнюю Екатерину читать, и она перечитывала «Песнь песней» снова и снова, повторяя в своих молитвах слова невесты — «Да лобзает он меня лобзанием уст своих», и была вознаграждена, когда Иисус явился ей и запечатлел «поцелуй, наполнивший ее невыразимой сладостью». После долгих молитв, которые она произносила в «полной вере», дабы сделаться инструментом для спасений грешников, Иисус назвал ее Своей невестой — то есть произошла церемония, «устроенная Богоматерью». На церемонии присутствовали святой Иоанн, святой Павел и святой Доминик, а на арфе играл царь Давид.

Поскольку в доминиканский монастырь Екатерину как женщину принять не могли, она посвятила себя заботе о человечестве — заботилась о заключенных, бедных и больных, ухаживала за чумными пациентами, среди которых оказались и двое ее братьев (а восемь племянников и племянниц умерли). Однажды в критической ситуации Екатерина отсосала гной из раны пациента, при этом она воображала, что приникает к ранам Христа как к духовному источнику.

По словам немецкого мистика Иоганна Таулера, современника Екатерины, необходимо было «прижаться губами к ранам распятого». Кровь, вытекавшая из ран, из-под шипов, из язв, оставленных кнутом, сводила с ума религиозных фанатиков. Это мнилось им священным источником, в котором можно очиститься от грехов. Пить кровь, омывать ею душу означало спасение. Таулер столь долго размышлял об этом, что ему почудилось, будто он присутствует на месте распятия. Он подсчитал количество ударов бичом, он знал, что Иисус был так туго привязан к кресту, что кровь брызгала у него из-под ногтей; сначала его хлестали кнутом по спине, потом по груди, пока тело его не превратилось в одну сплошную рану. Святая Бригитта в своих откровениях видела кровавые следы, когда Сын Божий шел по земле, а когда на голову ему надели терновый венец, «Его глаза, уши, Его подбородок залились кровью; челюсть Его раздулась, рот открылся, язык распух от крови. Живот Его так втянулся, что прилип к позвоночнику, словно внутренностей у Него больше уже не было».