завидовать? Умный и талантливый зарабатывает чуть больше тебя, но ты можешь догнать его, если будешь активней орудовать лопатой.

Почему же так тяжко? Почему так хочется напиться и забыться? Потому что человека лишают надежды. В свободном мире каждый неудачник может мечтать стать миллионером. Отшельником. Путешественником. Бездельником. Бандитом. Нищим. У каждого есть шанс выйти из причинно-следственного плена материализма и воспарить в небеса, где действуют другие законы. Можно укрыться в подвале грязной фуфайкой и можно спрятаться в собственном дворце. Можно уйти в блуд и можно уйти в святость.

В коммунистической клетке мечтать бессмысленно. Утром на работу. Пайку принесут ровно в три. В семь вечера – вторую. В 11 – отбой. За хорошее поведение – прогулка. Никаких сомнений относительно правильного курса. Страхи запрещены. Побольше оптимизма, товарищи! Веселей держите шаг!

Алкоголь освобождал от рабства.

Пили мы в основном с Китычем и старыми, проверенными бойцами на Народной. Портвейн очень хорошо шел под альбом Юрия Лозы «Тоска». Тоска вообще была в моде. Надвигался какой-то мрак, который чувствовали даже толстокожие мастодонты. Апокалипсис не пугал, но завораживал, как белая бесшумная полоска цунами на горизонте и… возбуждал! А как же? Назревала долгожданная смута. Всеобщая погибель на Руси издавна сопровождалась пьяным разгулом. Русский человек исподволь всегда жил ожиданием долгожданного конца и тем самым отличался от европейца, который по кирпичику любовно отстраивал свой домик. «А! Не жизнь и была! Пропади оно все пропадом!» – с гибельным восторгом кричит русское сердце. А чего было жалеть? Ни кола – ни двора. Пусть попляшут те, кто копил и тщательно обустраивал свою жизнь.

С другой стороны, с середины 80-х нарождался класс каких-то смутных личностей, которые называли себя деловыми. Деловые шушукались особняком возле пивных ларьков и с презрением смотрели на гопоту. Нарождалась прямо на глазах, под аплодисменты, новая мораль. Почему-то в первую очередь гнобить стали совесть. На Народной популярной была присказка: «Там, где совесть была, – хер вырос». Произносили это с гордостью. Мне почему-то кажется, что так же гордо, подбоченясь, говорил о Боге в 17-м году вчерашний семинарист, вступивший в партию большевиков. И как же тут не вспомнить пророка Достоевского. Помнится, в «Бесах» Ставрогин говорит Верховенскому: «Право на бесчестье, – да это все к нам прибегут, ни одного там не останется!» В точку. Ломанулись толпой. Приврать, обмануть, сжульничать и раньше было не диво, но теперь это стало доблестью. «А ты клювом не щелкай!» – вот и весь ответ.

Коммунистическая мораль, выросшая из христианской традиции, но сразу потерявшая Отца, была беззащитна перед своими взбунтовавшимися незаконнорожденными детьми. Дети хотели сладко кушать. Они хорошо усвоили уроки Дарвина еще в школе и не понимали, зачем делиться, если можно съесть в одну глотку. Что мог возразить им комсомольский функционер в сером костюме и значком на груди? Что человек путем эволюции достиг уже такого уровня развития, что чувствует необходимость отдать ближнему последний       кусок? Ну, кто чувствует – тот пусть и отдает, а кто не чувствует – пусть отбирает.

Честная интеллигенция, напуганная открывавшейся перспективой, заговорила – не о совести, нет! – о гражданской ответственности, об уважении к правам личности, о преимуществах правового государства и неразделимой связи прав и обязанностей. Но в народе уже народилась новая обезьяна, весьма похожая на старую – заухмылялась глумливая харя торжествующего хама, который готов был опять ломать и низвергать, отнимать и делить, грабить и насиловать. Только теперь без всяких гуманистических лозунгов. Все по чесноку! Человек человеку – волк! Доказано наукой!

Все занялись бизнесом. Кто-то подворовывал на заводе гвозди и продавал за бутылку, кто-то шил брюки на заказ, кто-то занимался частным извозом.

Мы с Китычем тоже решили сделать бизнес. Он просто напрашивался, обещая прибыль в сто процентов. Предположим, бутылка портвейна в магазине стоила пять рублей. Купить ее можно было в строго ограниченное время и с боем, но эти вопросы решались. Зато вечером и ночью бутылка шла от десяти рублей и выше. Чем больше бутылок – тем выше навар. Было только одно «но». Нельзя было пить продукт, приготовленный на продажу.

Для этого – мы договорились сразу – портвейн делился на две части. Одна для честного пьянства, другая для обогащения. Закупили для начала на Китычин аванс сразу десять бутылок. Пять честно выпили в первый же день за успех предприятия. Остальные пять выпили на второй день, уговаривая себя, что это «в последний раз». Еще пять купили у спекулянтов по десяти рублей в третью ночь и тоже выпили. На четвертый день заняли у знакомых шоферов в парке пятьдесят рублей и купили еще пять бутылок (почему-то считали, что шесть – это слишком много на двоих). Пили их на скамейке с незнакомыми водилами из соседнего таксомоторного парка. Заспорили о норманнской теории возникновения Русского государства. Таксисты считали, что никакого Рюрика не было, а был Гостомысл. Подрались. Приехала милиция и похватала самых пьяных и буйных. В отделении Китыч кричал, что он сын турецкого подданного и зачем-то требовал жалобную книгу. Сержанту надоел этот цирк и Китыча отволокли в соседнюю комнату, где побили резиновыми дубинками и привязали ремнями к койке до утра. Меня выпустили поздней ночью на все четыре стороны.

Это был, так сказать, заключительный аккорд моей комсомольской карьеры. Бумага из милиции пришла на работу и в комитет комсомола через три недели. В сущности, она была подарком для комсомольских товарищей. Теперь не надо было ломать голову, по какой причине меня нужно гнать в три шеи из приличного общества. Зам по идеологии пригласил меня в кабинет. Пряча глаза и улыбку, спросил, что со мной случилось.

– Шел из библиотеки домой, споткнулся на ровном месте, а тут патруль. Даже слова не дали сказать, запихали в пикап, а в отделении разобрались и отпустили.

– Понятно. Бывает. Будем собирать бюро. Готовься.

– Я всегда готов. С детства.

Натэлла не ругалась. Она, давно поняла, что поставила опять не на ту лошадку и приготовилась к грустным похоронам наших незаурядных отношений. В ней проснулась мать.

– Мишка, ты ведь умный, талантливый, красивый. Зачем ты себя губишь? Ведь сопьешься! А настоящая жизнь только начинается. Перестройка! Сейчас надо быть на низком старте. Понимаешь, какие возможности открываются? Старперы уходят, молодым дорога! Я верю в тебя! Соберись!

Что я мог ответить? По существу, я заработал себе волчий билет. Своими собственными руками. В 26 лет! Десять лет старательно изображал из себя добропорядочного гражданина, чтоб поверили, что я свой. Поверили, распахнули ворота, а я пукнул от страха и сбежал! Забравшись в самый глухой