Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы минимизировать личные контакты с членами «Туде», резидент Шебаршин разработал довольно хорошую систему, по которой связной «Туде» производил бросок своего донесения в определенном месте через забор летней резиденции посольства в Зарганде. После этого он выдавал звонок на комендатуру советского посольства в определенное время и, ничего не говоря, подносил к трубке радиоприемник с музыкой. Дежурный комендант был предупрежден об этих звонках и немедленно докладывал нам в комендатуру. После этого кто-то из нас ехал в Зарганде и подбирал очередное донесение от «Туде».
Интересным являлся тот факт, что наш пункт «Импульс» никогда не фиксировал слежки за членами партии «Туде». Это означало только одно. Не было нужды за ними следить. В их рядах наверняка был агент, а может быть и агенты, службы безопасности Ирана.
Интерес иранцев к дипломатической почте советского посольства сильно возрос, особенно после тех огромных ящиков, который мы отправляли и получали после уничтожения референтуры. Теперь наша дипломатическая почта каждый раз окружалась таким вниманием и нам создавалось столько препятствий стражами революции, что мы не сомневались в том, что они выискивают только удобный предлог для захвата диппочты. Захват дипломатической почты был бы непоправимой трагедией, которая привела бы к серьезному ухудшению советско-иранских отношений, которые и без того любовными не были. В этих условиях Москва сочла целесообразным остановить дипломатическую почту.
Для нас всех в этом особой трагедии не было. Все материалы резидентуры, направляемые в Центр диппочтой, фотографировались в резидентуре, и в Москву направлялась только непроявленная пленка. Документальных материалов направлялось не очень много, и обычно они особой важности не представляли. Все, что резидентура КГБ обычно направляла почтой, теперь можно было без труда сообщить в Центр телеграммой, учитывая, конечно, что писать нужно было гораздо короче. Меньше слов, больше дела. Кроме того, все основные материалы резидентуры и до этого сообщались в Центр только телеграфом. Основной же объем дипломатической почты, то есть 6–7 мешков каждый раз туда и обратно, приходился на личные письма советских специалистов. Да, обычные личные письма советских специалистов. А было этих специалистов в Иране в то время чуть меньше восьми тысяч человек.
После остановки почты иранцы забеспокоились и начали искать новые каналы, задействованные советским посольством для передачи «секретов» в Москву. Идея использования телеграфа им в голову не приходила. Они решили, что диппочта теперь переправляется в багажах советских и поэтому зверства таможенников при отъезде советских, из Ирана усилились. Один мой знакомый таможенник прямо сказал мне, что стражи заставляют их проверять всех советских без исключения и искать какие-то документы. Мы над этим хорошо посмеялись. Какая наивность!
В то же самое время закончилась командировка нашего торгового представителя Словцова, и настало время ему вернуться в Советский Союз. Зная о бесчинствах таможни в последнее время, он заранее зашел к нам в консульство и лично попросил нас присутствовать при его отъезде, чтобы избежать неприятностей с таможней. У него был дипломатический паспорт, и, по правилам, его багаж досмотру не подлежал. Однако от иранцев, по его словам, можно было ожидать что угодно. Он как в воду глядел. Так оно и случилось. На этот раз вместе с таможенниками было много стражей революции. При прохождении Словцова через таможню стражи потребовали досмотра его багажа. А багаж этот был довольно большой, примерно восемь чемоданов. Словцов заявил о своей дипломатической неприкосновенности. Таможенники и стражи ответили, что сам Словцов пользуется неприкосновенностью, а его личный багаж — нет. Старая песня. Тут, естественно, мы вмешались как консульские работники и начали вести переговоры по дипломатическому праву. Словцов очень сильно нервничал. Стражи категорически отказывались пропустить багаж без досмотра. Мы вызвали представителя МИД Ирана, который подозрительно быстро появился в аэропорту. Он заявил, что стражи считают, что в багаже Словцова спрятаны секретные документы, которые могут нанести ущерб Ирану. В этом случае они имеют право вскрыть багаж. Однако господин Словцов тоже имеет право покинуть таможню, если он не желает, чтобы его багаж досматривался. Все это происходило очень вежливо, и было ясно, что все подготовлено заранее. В конце концов мы решили пойти на компромисс. Мы сказали Словцову, что если он хочет сегодня улететь в Москву, то лучше разрешить им досмотреть багаж и закончить дело миром, оставив их «в дураках». Если он останется, то такое будет повторяться каждый раз.
— У вас есть что-нибудь действительно секретное в багаже?
— Есть, — ответил Словцов, — у меня там секретные торгпредские документы, которые я не мог переправить без диппочты.
— Хорошо, — сказали мы, — тогда вам нужно возвращаться назад. Они вас не выпустят без досмотра, и мы больше ничего поделать не можем.
Но как только он вышел за пределы здания аэропорта, он сразу же был окружен стражами революции с автоматами наготове. Их командир, который был самым активным на таможне, подошел к Словцову и сказал:
— Я являюсь представителем прокурора Исламской Республики. Там в таможенном зале ты был для нас дипломат. Здесь для меня ты никто. И поэтому я не спрашиваю разрешения, а просто говорю тебе, что я досмотрю твои чемоданы сейчас же. Если кто-то из вас попытается вмешаться, то тут же будет арестован.
Мы для проформы заявили протест, но было ясно, что это бесполезно. Иранцы были уверены, что наконец-то они нашли то, что так долго искали, — советские шпионские секреты. Словцов стоял белый как полотно. Стражи здесь же на тротуаре начали досмотр. Словцов, Поляков, офицер ГРУ, я и еще несколько человек из торгпредства стояли вокруг. Раскрыт и досмотрен первый чемодан, никаких документов. Второй — никаких документов. За ним третий, четвертый… И вот закончен досмотр последнего чемодана с тем же результатом — никаких документов. Стражи были явно обескуражены, и совершенно откровенно их командир спросил, ничего не понимая:
— Так чего же он протестовал против досмотра, если знал, что в его чемоданах ничего такого нет? Сколько мы времени зря потратили.
Мы не могли сказать ему правду и поэтому прочитали нравоучительную лекцию о том, что советские люди уважают законы и для них дороже всего их соблюдение. Вот