которых (априорная) была исчезающе мала. В настоящий момент у нас нет права ни утверждать, ни отрицать, что жизнь появилась один-единственный раз – на Земле, и что шансы её возникновения, до того как она возникла, были, тем самым, почти нулевыми.

Мысль об этом малоприятна не только биологам как учёным. Она противна нашей человеческой склонности верить в то, что всё существующее во Вселенной в её нынешнем виде необходимо и пребудет всегда. Нам постоянно следует остерегаться этого стойкого сознания судьбы» («Le hasard et la nécessité», «Случайность и необходимость», 1970).

О тех дамах в электричке этого не скажешь. Они вовсе не остерегались сознания судьбы. Они как раз исходили из человеческой склонности полагаться на чувство необходимости, из-за которого мы и пытаемся побороть, приручить или легализовать случайное, может быть, в надежде в конце концов ему отомстить и его изжить.

Тем самым мы и признаём, что всё решает случай, и в то же время считаем его искоренение насущной необходимостью. Каждый божий день мы только и делаем вид, будто живём в царстве необходимости, и оттуда диктуем условия случаю – и не наоборот.

Так что можно и спросить: вправду ли предпосылка для нашего чувства необходимого, а пожалуй, и для нашего выживания – это наше вытеснение случайного? Разве нельзя представить себе, что мы можем жить с равной необходимостью, несмотря на то что смотрим в глаза случайности? Пожалуй, даже с большей необходимостью, если уж мы отдаём себе отчёт в том, как и каким образом она решает всё.

Тут-то, как мне кажется, и напрашивается тот самый вопрос. Вернёмся к разговору в поезде: «Нет никакой необходимости в подобных случайностях». Имеется в виду: не должно быть никакой необходимости, но она есть, очевидно. Сформулируем это как вопрос: необходима ли случайность? Является ли она и вправду необходимым партнёром, непредвзятым помощником, который, если мы поймём его сущность, смог бы изменить наш образ мыслей, а тем самым и нашу жизнь, притом к лучшему? Мы могли бы рассматривать её как нечто вроде неиссякаемого источника белого шума, из которого можно постоянно черпать музыку, если не всегда, когда только индивид того пожелает или почувствует в том необходимость, то, во всяком случае, тогда, когда индивид посмеет хотя бы чуть-чуть отвлечься от своего чувства необходимого. Мы могли бы, наверное, также представить себе случай как распределённый источник энергии, который одним своим присутствием уже оказывает упорядочивающее действие, своего рода сопутствие в нашем собственном производстве порядка. И представить себе, что посредством сопутствующего случая мы обретаем и защитника против нашего собственного перепроизводства порядка.

Интервалы

Это напомнило мне прочитанную когда-то статью о современных моделях прогноза погоды: из сети точек они собирают все мыслимые сведения в форме измерений температуры, давления, влажности и т. д. – всего, что только может вообразить метеорология. А далее была описана безумная мечта всех метеорологов об идеальных измерениях, выполненных при помощи идеальных инструментов, так чтобы на месяц вперёд можно было предсказать, будет ли светить солнце или будет идти дождь в каком угодно месте на глобусе. Всю поверхность Земли следовало покрыть датчиками, которые, расположенные с интервалом в полметра, были бы способны получать данные даже из самых верхних слоёв атмосферы, и всё это должно было непрерывно передаваться в гигантский компьютер, так чтобы не только на любой день или час, но даже на любую минуту можно было дать прогноз, будет ли дождь, и если будет, то сколь сильный, например, у нас в Копенгагене. Но как только компьютер начинает вычисления, тут же в интервалах между датчиками возникают очень малые возмущения, которые поначалу будут приводить к столько же малым вычислительным погрешностям, но которые, однако, будут распространяться и в конечном итоге нарастать в глобальном масштабе.

Я тогда даже записала, что этот эффект называется «эффектом бабочки», по названию статьи Э. Н. Лоренца*, озаглавленной «Может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе?».

Пожалуй, этот мысленный эксперимент говорит скорее о том, что перепроизводство порядка или абсолютное производство порядка было бы желательным, во всяком случае для метеорологов и для всех обслуживаемых ими профессий, зависящих от погоды. К счастью, такой эксперимент невозможен, так же как невозможно создание карты Земли размером с земной шар. К счастью – потому что иначе кто бы вообще стал выходить из дома, наперёд зная, что не налетит внезапный ливень, не заслезятся глаза от порыва ветра и тебя не охватит щемящее ожидание первого настоящего весеннего дня, потому что и так с точностью до минуты известно, что наступит он, к примеру, 8 марта в 12:07.

Сколь на самом деле абсурдны подобные фантазии – подобное стремление научиться с определённостью всё указывать, предсказывать и рассчитывать, – лучше всего, пожалуй, представляешь на примере подобных непрерывных измерений функций своего тела. Представим, что можно до мельчайших деталей отслеживать любые подвижки и перемены во всех процессах, протекающих в нашем теле, пока компьютер не пропикает и не выплюнет готовый ответ с точностью до минуты, когда тебе предстоит умереть. Тут и призовёшь на помощь случай, и скорее уж понадеешься, что в пику компьютеру тебя переедет автомобиль.

Так что лучше положиться на «эффект бабочки». На все эти малые интервалы, где гнездится случайность. Малые интервалы между нашими чувствами, интервалы между внимательностью и невнимательностью, интервалы между словами на бумаге, необозримые интервалы бумаги, на которой ещё ничего не написано, интервалы сна, интервалы аморфного, интервалы глухих перегонов по ту сторону действительности. Все точки, где сознание отдаётся игре случая. Так что лучше «эффект бабочки», чем тотальный порядок. Лучше позволить бесконечно малой случайности разрастись до моря случайностей, в котором сознание утонет, чем позволить ему хвататься за собственный ограниченный, а значит, и фиктивный порядок.

Фортуна

То, что в конечном итоге здесь представляется интересным, – это, очевидно, не то, в какой мере случай решает всё, а как он решает всё, и не то, в какой мере мы подчинены непреложному порядку природы, частью которого сами являемся, а как этот порядок, по отношению к которому человек одновременно является также и наблюдателем, но тем самым он его и приумножает, и углубляет, – связан с тем, что мы здесь назвали упорядочивающим действием случайности.

Фортуна, римская богиня судьбы, символ капризного произвола, царящего в мире. Она неумолима не потому, что злокозненна или свирепа, а потому, что ей безразличны последствия всех капризов случая. Её изображали с корабельным штурвалом, как кормчую шхуны жизни, но одновременно её представляли как слепую богиню и мало-помалу стали связывать со всеми богинями