окном моей кухни, которую в ходе судорожной индустриализации сляпали из разноцветных бросовых кирпичей, можно называть фрагментами? Да, эти выцветшие желтоватые, сероватые, красноватые бросовые кирпичи, оставшиеся некогда то ли от стройки, то ли от сноса какого-то дома, всей своей историей утверждают себя в качестве фрагментов как выкопанных частей уже несуществующей целостности и тем самым указывают на возможность того, что распадётся и нынешняя целостность, а между ними возникнут новые, неизвестные пока связи. Но странствование этих фрагментов из одного дворца в другой или же из дворца в лачугу бедняка, превращение в конечном счёте в кучку случайных обломков, оставленную в поле, – не следует ли разглядеть за ними странствование целостности, которое никогда не позволит нам рассматривать фрагменты сами по себе, в отрыве от всего, так что нам не останется ничего, кроме как считать их забытыми или предполагаемыми частями какой-то целостности, из которой мы и сами не можем вырваться. Если так, то какие бы фрагменты нам ни подвернулись, подобно случайным пятнам на стене Леонардо да Винчи, мы не просто можем на них посмотреть, нет, мы просто вынуждены посмотреть на них как на нечто стимулирующее умственную деятельность. То есть получается, мы так устроены, что просто приговорены к поискам смысла даже там, где смысла нет? Или как спросил Лиотар*: почему не случается такого, чтобы не случалось ничего? (см. Бернар Блистен. «Разговор с Жаном-Франсуа Лиотаром». Bernard Blistène. «A conversation with Jean-François Lyotard»).

Эденкобен

Вернусь на мгновение к въевшимся представлениям о рае. Первый рай, сад Эдема, неизменно лежит в субтропиках. Садовый ландшафт с пальмами, виноградником и т. д. Перманентное воскресение в переизбытке снеди. Во всех странах с субтропическим климатом это иллюзия благодати.

Прошлой осенью я побывала в Эденкобене, земля Рейнланд-Пфальц. Это не субтропики. Но даже осенью и даже без всяких пальм иллюзия рая безупречна, во всяком случае, когда ты приехал с севера. Уже одно название: Эденкобен. Я спрашиваю, что означает Эденкобен. Не знает никто. Эденкобен – это просто Эденкобен, земля Рейнланд-Пфальц. Виноградники повсюду. Всюду эта педантичная подготовка эйфории. Поэтому ни к чему спрашивать, что означает Эденкобен, не спрашивают ведь, зачем живут.

Окно в моей комнате с видом на раскинувшийся ландшафт – это современный образ рая. Игрушечные города, как на рождественской открытке. Фабрики, кажется, плывущие, как старинные корабли, через океан лесов. И хотя они, без сомнения, пропитывают ядом среду на много миль вокруг, сквозь их шум ты слышишь шелест Древа Познания. Поскольку твёрдо знаешь, что это может быть только древо познания.

Утром окно и весь ландшафт вместе с домом окутывает облако чего-то смутного, всепоглощающего, как первичный бульон. Тысячи птиц, кажется, скворцы, но не столь металлическо-вороного оттенка, а скорее иссиня-черные, как виноградные ягоды, возможно, дрозды, стайку которых я видела единственный раз в Ютландии и потому не уверена, в общем, птицы, которых я назову дроздами, заполнили воздух над Эденкобеном, превратив его почти в твердь. Где дрозды и гроздья винограда стали единым феноменом. Земля и воздух перестали быть двумя различными элементами, смешавшись воедино, как в бурю. Так как же дышать? Как умирать? Как задавать вопросы?

Тем же утром я рассматривала припасённые почтовые открытки. Среди прочего Гёте, «aquarellierte Federzeichnung: Farbenkreis zur Symbolisierung des menschlichen Geistes– und Seelenlebens» («перо, акварель: цветовой круг, символизирующий жизнь человеческого духа и души»), рисунок пером Г. Х. Андерсена: кипарисы на фоне итальянского ландшафта – и мумия из Египетского музея в Берлине. Все три, по сути, фрагменты рая. Особенно, пожалуй, мумия, женщина, мёртвая уже 2500 лет, увидеть её можно только благодаря тому, что гробница приоткрыта. На крышке, парящей над мумией, портрет женщины; он вырезан в дереве, и, вероятны, черты сделаны более правильными, чем её настоящее лицо, также, наверное, и волосы черней и аккуратней уложены, и, во всяком случае, улыбка загадочней, чем обычно у умерших. Художник, вероятно, знал, сколь долго придётся ждать, пока попадёшь в рай.

Эти более или менее идиллические раздумья были прерваны: с виноградного поля перед домом были выпущены автоматические ракеты, грохот и мерцающий свет выхлопа вспугнули птиц. За время своего полёта такие ракеты позволяют увидеть картину воздушных течений. Они мгновенно скрылись из вида, а рай выглядел теперь брошенным и потерянным.

Эти дрозды, собственно говоря, были райскими птицами. Райские птицы – семейство в отряде воробьинообразных, включающее 32 рода и около 129 видов. Они происходят из Новой Гвинеи и близлежащих островов. Европа познакомилась с райскими птицами благодаря кругосветному плаванию Магеллана. После этой экспедиции в 1522 году перья и шкурки райских птиц попали в Европу. Их красота и своеобразный вид вызывали глубочайшее восхищение; их описали под названием Manucodiata, Божьи птицы, и вскорости о них получили хождение бесчисленные легенды; среди прочего, они якобы жили в раю, а ног у них не было, поскольку всю свою жизнь они проводили на лету, питаясь туманом. Ног у них и вправду не было, но лишь по той простой причине, что их отрезали охотники, чтобы сделать шкурки покрасивее. Но это был не первый и не последний раз, когда фрагментация превращается в красивую интерпретацию.

В полдень я зашла в «Altdeutsche Weinstube» в Эденкобене. Девять столов, включая стол для ремесленников, завсегдатаев погребка. Между столиками прохаживался пожилой хозяин заведения. Тихо, спокойно, как будто все гости были его собственной семьёй, что само по себе бывает и делом хлопотным, но раз уж так заведено, то никуда и не денешься.

«Пожалуйста, меню», – попросила я.

«Здесь положено есть то, что есть», – ответил он; примерно так мне в детстве говорила и моя мать: «Здесь положено есть то, что перед тобой поставили». Гости за столиком утвердительно кивнули. Совершенно ни к чему обсуждать еду. Они, впрочем, правы: еда всегда хороша.

Позже, когда старик поел, уже последним, я спросила его, что означает Эденкобен.

– Ничего не означает, – отвечал он, – совершенно ничего. – И добавил: – Но Эден означает Эдем, как в садах Эдема, а Кобен – это старинное название конюшни. Конюшни, – повторил он. – Как, например, этот погребок – конюшня. Люди, приходящие сюда, вроде лошадей; пока не поедят, не выпьют, дальше не пойдут. Да и к чему, если уж так говорить, идти дальше, – добавил он. С таким видом, будто он придумал свой собственный способ устроиться в несовершенном мире.

То есть в мире, где рая недостаёт, но где время от времени отыскивается какая-нибудь конюшня, заставляющая нас вспоминать о недостающем. Место, где мы чужие, но тем не менее у себя дома. Место, где мы одни, но тем не менее