молодой ельник. Я упал лицом в прохладную лесную траву. Около меня лег Акулов. Достав из чехла цейс, он протер стекла красным платком и не спеша поднял бинокль.

Перед нами лежало покрытое цветами поле. В зелени трав краснела кашка, тихо качались под ветром белые ромашки, мелкой дрожью дрожали синие колокольчики. В травах стрекотали кузнечики; мягкий шелест катился в поле, поднимая густое дыханье разомлевших под солнцем трав и цветов.

За полем чернели крыши. Золоченая маковка церкви сияла в ослепительной лазури неба. Вдали, на бледном пологе горизонта, ползла, извиваясь, бурая лента. Напрягая зрение, можно было различить подводы и копошащиеся фигурки людей.

— Кто, товарищ Акулов?

— Черт их знает! — пробормотал начальник отряда, не отрываясь от бинокля. — Какая-то пехота…

— На околыши смотри!

— Н-да! — крякнул Акулов. — На околышках-то георгиевские ленты. А пойми, к чему это.

— Не матросы?

— Не похоже! И не чехи опять же…

Сзади заржали кони. Около нас легли товарищи.

— Чехи?

— Нет! Другие какие-то!

— Офицерня?

— Не поймешь!

Акулов прикрикнул:

— Не галдите! Кто там пузо выпятил? Ложись!

Военрук также достал бинокль.

— Ты как думаешь? — спросил у Акулова военрук.

— А черт его знает… Ложись, говорю ты, пегий!

— Не понимаю! Но если это не матросы, так…

— Офицерня?

— Похоже!

Помолчав, военрук сунул бинокль в чехол.

— Во всяком случае придется послать разведку в деревню.

— Сейчас?

— Не сейчас! К вечеру, конечно!

Лежащие рядом красногвардейцы загалдели:

— Чего сидеть-то?

— Жрать нечего.

— Да полегоньку и сейчас бы можно.

— Брюхо ж подтягивает.

Военрук сел, снял с головы фуражку, положил ее на колени. Вытащив из кармашка расческу, он провел концом расчески от затылка ко лбу, разделив жесткие волосы ровным пробором.

— Брюхо подтягивает, — постучал военрук расческой по ногтю большого пальца, — это верно!

— Выходит, надо действовать, не дожидая вечера.

Но в это время в стороне от нас кто-то крикнул сдавленным голосом:

— Кавалерия! На нас, братва! Глянь! Глянь! Ай, сколько?!

— Наз-а-ад!

* * *

Мы рассыпались в цепь. Шесть пулеметов приткнулись на флангах.

Я лежу рядом с Волковым и Васей. Мы вытягиваем головы, но противника все не видно.

— Только не торопись, ребята! — шепчет Волков. — Целься в лошадей!

— Да где ж они?

— Не поднимайтесь! Держи горизонт в прицеле. Подпускать будем.

Вдруг на правом фланге загремел хохот.

— Сбесились?

— Чего там?

По цепи побежало торопливо:

— Что?

— В чем дело?

— Что там?

И с новым взрывом смеха примчался ответ:

— Коровы идут!..

Цепь поднялась. Красногвардейцы, матерщинничая, побрели к опушке леса, разряжая винтовки, засовывая патроны обратно в обоймы.

— Какой же это гад панику подпустил?

— Ищи теперь!

Сбившись в кучи, красногвардейцы, смеясь и ругаясь, начали искать виновника.

— Митька, ты орал?

— Бро-ось! Слепой, что ли?

— В таком разе Афонька. Больше некому.

— Ей-бо, не я. Провалиться мне на месте.

— Да это ж Степка, братва!

— Степка? А ну, давай его сюда!

Сконфуженного Степку приволокли два здоровых красногвардейца.

— Ты орал?

— Братцы… Обшибся!..

Белобрысый Степка виновато моргает глазами и смущенно кашляет.

— Ты что панику разводишь?

— Обшибся, товарищи!.. Промашку дал!

Красногвардеец с утиным носом встал перед Степкой, ткнул его легонько прикладом в брюхо.

— Паника-то сюда входит? А с которого места выходит этая паника?

Красногвардейцы захохотали.

— Понятно? — оглядел всех утиный изогнутый нос.

— А ежели понятно, придется запаять выходные трубы. Эй, кто с ложками, подходи.

Выдернув из-за голенища деревянную ложку, он засучил правую руку.

— Повертывайся!

Сопротивляющегося Степку изогнули кренделем и домовито подняли полы шинели. Утиный нос взмахнул рукой и с размаху шлепнул его ложкой по заду:

— Вот тебе очки, обучайся зрению!

Красногвардейцы с хохотом выстроились перед Степкой, держа в руках ложки.

— Р-раз! — подсчитывал утиный нос.

— Приучайся буржуев видеть!

— Д-два!

— Обучайся дисциплине!

— Три!

— Глаза протри!

— Четыре!

— Держи ее в блезире!

— Пять!

— Будь бойцом на ять!

Послышался резкий окрик Акулова:

— Почему галдеж?

— Степку стратегии учим.

— Прекратить.

Красногвардейцы нехотя выпустили Степку из рук. Он быстро вскочил на ноги, одернул шинель и выругался:

— Сволочи!

— Ничего. Для полировки крови полезно.

Подошли военрук и Гусев.

— Ну-ка, кто-нибудь двое. За пастухом. Винтовки оставить.

Утиный нос выступил вперед.

— Один приведу.

— Ну, сыпь.

Глава XXVII

— Вот он — герой какой, — указал утиный нос на перепуганного пастуха и встал в сторону.

— Из какой деревни? — спросил военрук.

Рябой, широкоплечий пастух торопливо перекинул кнут с правого плеча на левое.

— Мулинские мы, — шмыгнул он носом. — Пастух. Общественный пастух.

— Та-ак… Кто у вас в деревне?

Пастух замялся, настороженно оглядел нас всех.

— Ну?

— Не знаю этого… Неграмотные мы…

— Красного от белого не отличаешь?

— Это нам ни к чему… Мы не вмешиваемся…

— Значит, никого нет в деревне?

— Зачем никого? Мужики есть… Бабы… Все дома…

— А солдаты?

— И солдаты дома…

— Какие солдаты?

— Не знаю этого…

— Как же ты не знаешь?

— Не знаю, — потупился пастух. Подняв голову, он взглянул на нас и придурковато засмеялся: — Как мне знать?.. То же вот и вы… Солдаты и солдаты, а какие вы, докладаете мне рази?

Военрук пристально посмотрел на пастуха и сказал:

— Если тебе интересно: красногвардейцы мы.

Под ресницами пастуха метнулось что-то неуловимое, но тотчас глаза потухли и рябое лицо одеревенело.

— Неграмотные мы!.. — уныло повторил пастух.

— Да сам-то ты за кого? За помещика или за Советы?

— Се равно мине… Мы в общественных пастухах ходим. Не занимаемся таким делом.

— Ну, а ты кого бы хотел?

— Мине, чтобы общественным пастухом быть. Мине се равно.

— Значит, и царь для тебя гож?

— Мине се равно.

— И советская власть все равно?

— Неграмотные мы…

— А как ты Ленина признаешь?

— Неграмотные мы…

— Значит, за помещика идешь?

— Мине се равно.

Кочегар вышел из рядов. Положив тяжелую руку на плечо пастуха, он сказал, щуря глаза:

— Ты хреновину не пори! Свои здесь. Если не веришь, что красные, — так на, гляди.

Кочегар вытащил членскую карточку и сунул ее под нос пастуха.

— Видишь?

— Неграмотные мы.

— Ян, — крикнул кочегар, — дай свою! Волков! Евдоха! Тащи свои билеты!

Недоумевая, мы достали партийные билеты.

— Смотри! — сказал кочегар.

Пастух вытянул шею. Его глаза впились в куски белого картона.

— Ну?

— Красные вы!? — полувопросительно сказал пастух. Затем, взглянув на наши красные банты и ленты, крякнул: — Товарищи, значит?..

— А что? — протянул корявые руки кочегар. — Разве похоже на белоручку?

— А кто ж из вас товарищ командир? — осторожно спросил пастух.

— Я, — сказал Акулов.

Пастух задумался, потом, как бы решившись, тяжело вздохнул.

— Ну, ну?

— Ваши у нас в деревне!

— Какие наши?

— Офицеры!

— Да ты что, одурел?.. Ты сам-то кто будешь?

— За офицеров я! — твердо сказал пастух.

Из рядов выскочил Утиный нос и шмякнул пастуха