осматриваться. Вижу длинные ряды кроватей. На кроватях сидят и лежат забинтованные в марлю люди. Чувствуя на себе пристальный взгляд, я повертываю голову. Мои глаза встречаются с веселыми голубыми глазами.

— Очухался!

С недоумением я смотрю на молодого парня. Он сидит, свесив ноги с кровати, поддерживая, точно куклу, толстую забинтованную руку.

— Долго, браток, корежило тебя! — смеется парень.

— А ты кто? — спрашиваю я, чувствуя, как плохо повинуется одеревеневший язык.

— Красноармеец!

— Мы у белых?

— Видно, сдурел ты с перепугу? Белые, они бы тебя перевязали!

Я пытаюсь приподняться. Но мои усилия тщетны.

— Контуженый ты! — говорит парень.

— Какое это место?

— Не место, а город Пермь. Тебя где шарахнуло?

— Не знаю!

— Вот здорово. Вышибло все, что ли? Не помнишь, значит?

Я рассказываю про наш отряд. Красноармеец слушает с недоверием.

— А как же ты очутился здесь?

— Не знаю!

— Про Красную армию, выходит, тоже не знаешь?

— Нет!

— Забавно!

Помолчав немного, красноармеец спрашивает:

— А с вашим отрядом что стало?

— Не знаю!

Красноармеец молча глядит на меня, потом встает и уходит. Спустя некоторое время он возвращается обратно с сестрой милосердия. Они останавливаются перед моей кроватью.

— Вот, сестричка, — показывает на меня красноармеец, — беспокоится очень товарищ. Путает что-то…

— Как вы себя чувствуете? — наклоняется сестра.

— Про отряд скажите… Выбрались как?..

Сестра улыбается:

— Завтра, дорогой!

— А сюда как я попал?

— Завтра узнаете… Завтра придут ваши товарищи и расскажут вам.

— Как фамилии?

— Не знаю. Их человек пять. Они приходят каждый день.

— Из нашего отряда?

— Кажется, из вашего… Но хорошо не знаю… Завтра после обхода старшего врача вы увидитесь с ними. Вам что-нибудь еще нужно?

— Нет!

— Тогда лежите!

Поправив одеяло, сестра уходит.

— А ты лежи, лежи!.. — заботливо, как сестра, говорит красноармеец и подсаживается ближе к моей койке. — Вот выздоровеешь, тогда мы всыпем этим белякам. Сейчас в армии у нас все честь честью. Артиллерия и саперы и разные там телефонисты. Автомобиля три бронированных. А пушки — так ого: целых двадцать штук. Побитые, правда, немного, но грохот дадут.

— Лошади есть хорошие? — спрашиваю я.

— Дело не в лошадях. Лошади не ахтительные, но ничего, передвигаются. Линейки, брат, санитарные имеются. Докторов имеем. Все — чин чином. Организованно. Ероплан даже имеется.

— Настоящий?

— Летает помалу, чего же тебе еще. Бензину вот маловато. Очень уж летчики убиваются: обидно им на керосине…

— Это здорово!

— Куда уж лучше. А на фронте как?

— И на фронте дела идут…

— Победим?

— Победим, друг. Поправляйся только. Выздоравливай. И беляков еще посечем.

— Эхма! — кашляет красноармеец с веселыми глазами. — Может, в шашки сыграем? Ты говори, а я за тебя буду двигать.

— Нет! — отказываюсь я.

Дождаться бы «завтра». Увидеть бы поскорее своих отрядников. Я должен все узнать. Я начну жить по-настоящему с завтрашнего дня.

УКРАДЕННАЯ СТРАНА

　Повесть

(Перевод с украинского В. Спринский)

(Иллюстрации Е. Мельникова)

Пролог

Прошлое, как Сирин — слепая птица, тихо хлопает облезшими крыльями, бьется безнадежно над туманными степями и пыльными дорогами и поет тоскливо тихую песню о старине.

Носит на крыльях воспоминания о турецком господстве, несет на облезшей спине забытые истории о народных героях. Разносит тихие песенки Соломона-гончара.

Песню Соломона слушайте, юноши, слушайте все, у кого под рубашкой бьется юношеское сердце.

Про Стеху чернобровую, про Степана-кузнеца веселого, — послушайте, юноши, слово Соломона.

Слушайте про правду, юноши!

Ехала однажды осенью боярыня[31] Драгия через Батушаны, и, проезжая по улице, застряла с коляской в такой липкой грязи, что ни вперед, ни назад.

Тяжелая мясистая боярыня и на вид свиньею супоросою кажется (пудов на десять), и две дочери ее, словно пара добрых подсвинков — тоже пудиков по пять, одним словом — груз не для этой маленькой тележки, да еще в такую грязь. С таким грузом по батушанской грязище нелегко проехать.

Кони заартачились. Задними ногами точно резину месят, паром исходят, а толку — никакого.

И рады бы вылезти панночки Драгии да не тут-то было: словно нарочно посреди настоящей трясины застряли, из коляски вылезешь — в болоте утонешь, а всем ведь известно: в болоте утонуть — значит, умереть не по-христиански…

Солнце на закат покатилось. Начало холодать. Болото замерзает, а морозец пощипывает носы и щеки.

Боярская челядь шум подняла. Кричат, руками размахивают, чтобы помогли.

А народ смотрит из окон и улыбается. Кому же охота в болото лезть.

Кричали так с полчаса. Панночки замерзли и от холода плакать начали. А люди из окон искоса поглядывают, интересно ведь знать, что же дальше станется с уважаемой боярской семейкой.

И вот случилось идти мимо того места Степану. Увидел Степан эту комедию, да и давай хохотать, за живот схватился и ржет как жеребец.

— Эй, люди, так вы же замерзнете!

А с коляски в ответ:

— Пуркуле[32]!.. дракуле[33]!..

Выругали Степана. Тот обиделся и крикнул челяди, сбившейся на облучке:

— Эй вы, слезайте там, дайте сначала хода коляске. Помогите из болота вылезти!

— Да как же ее?

— А плечом!

Но челядь не слышит, словно ей уши мамалыгой залепило.

— Плечом, — кричит Степан.

А они головы поотворачивали, сидят лакеи как куры: нахмурились и зубами от холода щелкают.

Крепко разгневался Степан. Подтянул сапоги повыше, зеленый пояс поправил, да и пошел к коляске.

Боярыня руки к Степану протягивает — выручить просит. А Степан к челяди подходит, схватил одного лакейчика за грудки, схватил второго, да в болото, да в грязь. А сбросив лакеев, подошел к боярыням и вежливо так сказал им:

— А теперь прошу вас пожаловать на сухое место.

— Это как же? — спрашивает боярыня.

— А вот как…

Схватил их всех Степан в охапку и пошел. Быстро понес их на сухое место.

А старая боярыня Драгия обвила Степанову шею руками, шепчет холодными губами:

— Ах, какая же крепкая шея у тебя, юноша…

Вот с того самого дня и началась несчастная история.

Начала Драгия приезжать в Батушаны, даже слишком часто. А как приедет, так обязательно — к Степану: то лошадей кормить, то по каким-то другим делам заедет.

Начали удивляться люди, что это так липнет боярыня к Степану, ну, а там где удивление сеют, там и подозрения жнут.

Стали следить за Степаном, и однажды из камышей довелось застукать боярыню с батушанским юношей в вишняке.

Видят люди — стоит Степан, отвернувшись; мрачный и губы кусает, а его за руки держит толстая покрасневшая боярыня. Словно пес, смотрит в глаза Степану и говорит, задыхаясь, руками юношескую грудь дергая:

— Ну, мой, мой… Ну, сильный мой… Ах, если бы