Приподняв с трудом отяжелевшую голову, вижу встревоженное лицо отца.

— Вставай! Ну!

В избе шепчутся. Крестьяне смотрят на нас подозрительно.

— Выдь-ка во двор!

Мы выходим. В сенях отец шепчет на ухо:

— Казаки в деревне!

Во дворе стоят красногвардейцы. Серые лица хмуры. Все чего-то ждут.

Наконец в открытых воротах показывается Акулов.

— Выходи, строиться!

Мы идем один за другим. На дороге уже стоят красногвардейцы, выстроившись вздвоенными рядами. Мы пристраиваемся к флангу. В это время из-за угла выскакивают три казака.

— Эй! — кричит Акулов, поднимая руку.

Казаки осаживают лошадей.

— Вы, что ли, квартирьеры? — подходит к казакам Акулов и треплет коней по шее.

— Яки квартирьеры?

— Да нашего полка. Полковника Сергеева.

Казаки нерешительно переглядываются. Молодой губастый казак, тронув коня, затейливо матюгается:

— Няньки мы квартирьерам вашим, чи шо? Ну-ко, сторонись.

— Чтоб тебе, дьяволу, башку сломать! — кричит Акулов, отскакивая в сторону.

Матерщинничая, казаки скачут дальше.

Акулов тяжело переводит дыханье.

— На-пра-а… во!

Мы щелкаем каблуками. Звон шпор проносится по рядам.

— Скинуть шпоры, — командует Акулов. — Волков, запевай самую старорежимную. Петь, братва, как следует. Без волынки. Ну, кто там еще копается?

Правое плечо вперед, шаго-о-ом… марш!

Волков разухабисто затягивает:

Преображенцы удалые,

Рады тешить мы царя.

Не зная слов, мы подхватываем песню, орем, что придет в голову.

Мимо проплывают деревянные избы. Сквозь стекла мы видим лица крестьян.

Догадываются или нет?

Село остается за нашими спинами.

* * *

Отошли не более километра.

— Не оглядываться! — кричит Акулов.

Уйдем или нет?

— Вместе, выходит, ночевали! — говорит Павлов.

— А к нам стучали ночью…

— Стучали?

— Стучали! Мужик не пустил только. «И так, — говорит, — полна изба солдат». А я-то еще думал: наши. А они вон какие.

Несмотря на запрещение оглядываться, бойцы то и дело повертывают головы назад. Оглядываюсь и я через каждые два шага.

Уйдем или нет?

Впереди поднимается столб пыли. Мы сдергиваем винтовки.

— Не сметь! — кричит Акулов. — Песню, братва. Волков!

Волков матерится и хрипло заводит:

Как на юрке, на крутой,

Постоялый двор худой.

                        Ка-а-алина.

С песней, стараясь кричать как можно сильнее, мы равняемся с сотней казаков. Офицер наклоняется, что-то спрашивает. Акулов берет под козырек. Мы орем так, что того гляди лопнут глотки. Акулов кричит, показывая рукой на село:

— а…аши…а…заки!

С бьющимися сердцами мы проходим мимо.

— Смотреть в затылок! — кричит Акулов. — Шире шаг!

Мы прибавляем шагу. Не утерпев, я оглядываюсь назад.

Казаки стоят на дороге. Очевидно, совещаются.

Уйдем или нет?

— Не оглядываться! — шипит Акулов.

Тяжелый топот коней нарастает за спиной все ближе и ближе.

— Догадались!

— Молчи!

Кони пролетают мимо. Акулов оглядывается. Мы прибавляем шагу. Теперь уж кажется, не идем мы, а бежим.

— Легче!

Песня расстроилась.

— Какая часть? — спрашивают догнавшие нас три казака.

— А ты какой? — вызывающе спрашивает Акулов, шагая рядом с казачьими горбоносыми конями.

— Ты не дури!

— А что будет? Хочешь плетей от их превосходительства генерала Сергеева?

— Не пужай! Документы предъяви. Слышь, что ли?

— Так я тебе и стал документы предъявлять, — неестественно хохочет Акулов, — ступай к его превосходительству. Разрешит он — так пожалуйста.

Отъехав в сторону, казаки совещаются, затем скачут обратно.

— Братва, гранаты приготовь! — шипит Акулов. — В случае чего, стройся в каре. Пулеметы передать пулеметчикам. Оглянется кто — пристрелю. Шире шаг.

— Акулов… Гранат нет…

— Поделиться! У кого две-три — пусть передадут товарищам. По рядам поползли гранаты.

* * *

Топот коней настигает нас. До боли хочется оглянуться.

Я смотрю на Акулова. Он идет задом.

Ать, два. Шире шаг. Голова выше. Ать, два. Ать, два.

Топот ближе.

Стой!

— Круго-ом!

Так и есть. Казаки не поверили нам. На этот раз придется драться.

— Пулеметы под ноги ставь, — сдавленным голосом говорит Акулов и торопливо командует: — Становись в каре!

Ощетинившись штыками, мы сбиваемся в кучу. Пулеметчики просовывают под нашими ногами тупые морды пулеметов.

Казаки на всем скаку осаживают коней. Нас разделяет не более ста шагов.

— Огонь! — кричит Акулов.

Мы открываем стрельбу.

— Пулеметы.

Под ногами застучали шесть верных максимов. Под градом пуль сотня осыпается, точно спелая рожь. Завернув коней, казаки скачут расстроенными рядами к селу.

«Ну, а теперь смерть! — толкается в голову холодная мысль. — Теперь не выпустят нас».

* * *

Свернув с дороги, мы бежим лугом. Я вижу, как передние ряды проваливаются сквозь землю. Балка. Спасительная балка.

Теперь, может быть, уйдем. Пот катится по липу. От усталости дрожат ноги.

— Не могу! — хрипит бледный Утиный нос и опускается на землю.

— Врешь! — налетает на него Акулов. — Ты можешь. Вперед!

Он хватает Утиный нос за воротник и пинком ноги заставляет бежать.

Впереди падают двое красногвардейцев.

— Вперед! — гонит Акулов.

Они встают, бегут, широко открыв рты. Прерывистое дыханье вылетает со свистом.

— Остановка! Передохнуть!

— Сменить пулеметчиков!

В изнеможении мы падаем на землю. Теперь уже ничто не может нас поднять.

— Вперед! — опять хрипит Акулов.

Кочегар мотает головой.

— Обожди. Дай… во…зду…ху… глотнуть!

— Вперед! — надсаживается Акулов.

Мы поднимаемся на дрожащие ноги.

— Вперед, братва! — кричит Акулов и рывком бросает на плечи пулемет.

Хрипя и шатаясь, мы бежим за Акуловым. Бежим часа два.

— Стой!

Перед нами лес. Так вот куда мы торопились так? Я бросаюсь на землю. Рядом со мной опускается мертвенно-желтый военрук. Он точно рыба, вытащенная из воды, хватает ртом воздух. Мокрые волосы падают из-под фуражки на мокрое от пота лицо. Я катаюсь по земле. К горлу подступает тошнота. Тысячи молотков бьют по груди, по спине, по животу, по голове, по сердцу. Меня начинает рвать.

Ушли…

— Выбрались! — задыхается Евдоха.

Нам хочется верить в это. Но все наши надежды разлетаются, как пыль под ветром.

— Идут, сволочи! — выругался кочегар.

Я всматриваюсь в сторону врага. По полю скачут казаки, надвигаясь на нас густой лавой.

Проносится первый снаряд.

— Ба-анг!..

— А, дьявол!

Мы прижимаемся к земле. Комья земли летят на голову.

— Пулеметы!

— Пулеметы!

Я вижу опрокинутый, исковерканный пулемет.

— Ба-анг!..

— Пулеметы, братва-а!

Красногвардейцы хватают пулеметы, оттаскивают назад, ложатся на них сверху. Одно мгновение я ничего не понимаю, но затем тотчас же все становится ясным. Наше единственное спасение в пулеметах. Погибнут пулеметы — погибнем и мы. Да, да… Мне кажется, что красногвардейцы, прикрыв своими телами пулеметы, делают их недоступными для артиллерийского огня.

— Ба-анг!..

«Порвет и бойцов и пулеметы…»

Но эту мысль я гоню прочь.

— Ба-анг!.. Ба-анг!..

Глава XXIX

…Я открываю глаза. Хочу протянуть руку к винтовке, но рука лежит, точно припаянная к телу. Над головой что-то вроде потолка. Я начинаю