Шуйская решила, что наиболее надёжный в медсанбате человек, которому можно рассказать обо всём и просить его помощи, — Борис Яковлевич Алёшкин.

На одном из ночных дежурств, в перерыве между операциями медсестра сообщила командиру роты о положении Ани Соколовой, дело оказалось в следующем. Ещё до войны семья Соколовых была знакома с семьёй Осиновских. Сергей Осиновский, будучи старше Ани на шесть лет, уже тогда начинал за ней ухаживать, но он ей не нравился, и она категорически отвергала все его притязания. Её отца, командира запаса, мобилизовали в первые дни войны, через месяц пришло извещение о его гибели. Осиновского тоже призвали в армию, но, так как до этого он служил в НКВД, его зачислили в Особый отдел какой-то дивизии, а затем перевели в распоряжение трибунала 65-й стрелковой дивизии. По служебной необходимости он часто посещал Ленинград, обязательно заезжал к Соколовым, иногда привозил им немного еды, но это, конечно, их не спасало. У матери и дочери Соколовых никаких продовольственных запасов не было, не имели они и сколько-нибудь ценных вещей для обмена на продукты. Вынужденные существовать только на один паёк, они очень скоро дошли до крайней степени истощения. Осиновский это видел и однажды сказал матери, что если Аня выйдет за него замуж, то он вывезет её из города, но только её одну, и таким образом спасёт ей жизнь.

После его ухода Аня, слышавшая этот разговор, категорически отказалась ехать с ним и тем более выходить за него замуж. Но когда в следующий приезд Сергей пообещал, что потом обязательно вывезет и её мать, если, конечно, Аня даст согласие на его условия, она уступила. Таким образом она и попала в медсанбат.

С первых же дней Осиновский стал настаивать на сожительстве, обещая впоследствии зарегистрировать брак. Она еле выпросила у него отсрочку, ссылаясь на свою слабость и общее недомогание, связанные с голодом.

— Теперь же по моему виду можно понять, что я достаточно здорова, а поскольку его переводят из батальона, то он настаивает, чтобы я его сопровождала и жила с ним как с мужем, — сказала Аня Кате. — При этом он ставит ультиматум: пока я не выполню своего обещания, маму он из города не вывезет.

— Аня знает, в каком бедственном положении находится мать, и очень беспокоится за неё. В то же время один вид Осиновского вызывает у неё отвращение, особенно после того, когда она случайно увидела его обращение с арестованными. Она в отчаянии, ей и мать жалко, и себя. Товарищ командир роты, как бы ей помочь? — закончила свой рассказ Шуйская.

Выслушав этот рассказ, Борис возмутился и хотел сейчас же идти объясняться с Осиновским, но, подумав, рассудил, что вряд ли его слова смогут пронять такого человека. Ещё ранее было замечено, что этот следователь лебезит перед каждым появлявшимся в батальоне начальством, и в то же время ни в грош не ставит медсанбатовцев. Очевидно, все его чрезмерные старания на службе продиктованы не действительным желанием исправить зло, а стремлением сделать себе карьеру. Такого может удержать только соответствующий окрик сверху. Борис решил воспользоваться помощью начальника политотдела Павла Александровича Лурье, с которым он за время пребывания артистов в ммедсанбате близко познакомился. Лурье находился в очень хороших отношениях с начальником Особого отдела дивизии, которого считали прямым и очень чутким человеком.

Начполитотдела дивизии, узнав от Алёшкина историю, которую мы только что рассказали, был тоже возмущён и дал слово, что он добьётся, чтобы Осиновский никогда больше не вспоминал об этой девушке. Обещал он также принять меры и по эвакуации её матери.

Через несколько дней Павел Александрович своё обещание выполнил, и Осиновский, видимо, получив строгое внушение от начальства, преследование Ани Соколовой прекратил.

Спустя неделю после отъезда артистов Лурье, заехав в батальон и встретив Бориса, попросил показать ему хотя бы издали ту девушку, которую он спас от притязаний человека, воспользовавшегося её трудным положением. Как раз в это время в перевязочной находилась, кроме других сестёр, и Аня Соколова. Алёшкин привёл Павла Александровича в предперевязочную, вызвал Аню и, представляя их друг другу, сказал:

— Аня, вот кто тебя спас от Осиновского, благодари его.

Затем он обернулся к Лурье:

— Товарищ полковой комиссар, вот кого вы вытащили из довольно цепких рук порядочного негодяя. Может быть, вы захотите её о чём-нибудь спросить, пожалуйста, пройдите с ней на улицу. Товарищ Соколова, вы можете на полчаса отлучиться, — с этими словами Борис скрылся за палаточной дверью, ведущей в перевязочную.

Пожалуй, следует немного описать и Павла Александровича Лурье. Это был человек лет 35, высокий брюнет с карими глазами, красивым умным лицом, с твёрдым, немного выдающимся, властолюбивым подбородком, его чёрные волосы вились густыми кольцами. Лурье был строен и, по-видимому, ловок. Он умел обворожительно смеяться и, как впоследствии выяснилось, очень недурно пел. Вообще, это был весёлый и общительный человек.

Вернувшаяся после прогулки с Лурье Аня Соколова была возбуждена и непривычно весела. Её подруги это сразу заметили, и одна из них не замедлила даже подшутить:

— Э-э, да твой спаситель уж не для себя ли старался?..

На эту не совсем скромную шутку подруги Аня очень обиделась и, кажется, несколько дней не разговаривала. Но то, что девушка вернулась взбудораженной и чем-то взволнованной, заметили даже врачи.

Лурье теперь приезжал в медсанбат к находившемуся там болеющему комиссару дивизии чуть ли не каждый день, и, как все отмечали, обязательно виделся с Аней. Примерно дней через десять после этого случая, в свой очередной приезд Павел Александрович подозвал Алёшкина и сказал:

— Борис Яковлевич, в одном из полков ранили отличную собаку-санитара, немецкую овчарку. Ветеринар сказал, что ей нужен особый уход, который они обеспечить не могут. Если вы возьмётесь вылечить, можете собаку оставить у себя, а нет — придётся её пристрелить. А жалко, собака-то больно красива, зовут пса Джек. Ну как?

Алёшкин раздумывал недолго, он ведь очень любил собак.

— Спасибо, Павел Александрович, — они уже были на «ты» и называли друг друга по имени-отчеству, — присылайте. Что-нибудь придумаем!

В тот же вечер Сангородский влетел в перевязочную, где в этот момент находился Алёшкин, как разъярённый зверь:

— Это безобразие! За кого они нас принимают? Надо жаловаться. Вы представляете, вместе с ранеными людьми собаку прислали! Что у них — ветлечебницы, что ли, нет?

— Где она? — спросил Борис рассерженного приятеля.

— Кто она? — всё ещё не охладев от гнева, выкрикнул тот.

— Да собака же… Давайте её сюда. Девушки, приготовьте стол.

— Да вы в уме?! — продолжал бушевать Лев Давыдыч. — Я сейчас пойду комбату доложу.

— Ну что