И каково же было его удивление, когда через три с половиной часа его вызвал Роберт де Монтгомери. Глава крестового похода выслушал Энгельберта до конца и, казалось, не остался глух к его смятению. Он даже проявил такое понимание, что дозволил оператору-наводчику нанести визит предателю, хотя тот и был приговорен к полной изоляции.

Как ни ослепляло его горе, Энгельберт невольно подумал, что мотивы герцога не столь уж альтруистичны. А может даже, они и не высокоморальны? Фламандец подозревал, что Роберт де Монтгомери воспользовался представившейся возможностью лишний раз помучить своего давнего противника. Однако осознание того, что его страданием манипулируют, не заставило Энгельберта отступить: если он косвенно содействует наказанию врага Господа, тем лучше!

Он без промедления явился в штрафной изолятор – обширное забетонированное и обнесенное колючей проволокой здание тюрьмы, где содержали провинившихся солдат и преступников всех мастей. Поначалу меры безопасности вокруг зоны, где содержался Петр Пустынник, показались ему до нелепости строгими для одного-единственного человека, но потом он вспомнил слухи о масштабах предательства бывшего претора и признал, что к нему нельзя относиться как к обычному правонарушителю.

Однако, когда он его увидел, именно такое впечатление тот на него и произвел. Обычное.

Этот человек, который когда-то одним своим взглядом мог наэлектризовать массу народа и одним жестом повелевал толпами, превратился в тень, в пустую оболочку, бессильно распростершуюся на скамье в углу темной камеры. Оказавшись перед ним, Энгельберт понял, что пришел, только чтобы отомстить, выплеснуть свою ненависть на этот символ предательства, облегчить собственное чувство вины, переложив ее на того, кто еще более виновен. Охваченный стыдом, он едва не ушел.

И все же он приблизился и наткнулся коленом на перегородку из двухатомного стекла. Петр резко вскинул голову: он не слышал, как появился Энгельберт. Уставившись на него потухшими глазами, он внимательно осмотрел его, будто пытаясь удостовериться, что это явление не плод его воображения, а потом снова опустил голову.

И тут гнев Энгельберта вспыхнул с небывалой силой, опять смешав его мысли. Он с криком ударил обоими кулаками в перегородку:

– Что вы наделали? Что вы наделали? Почему… я потерял брата?

На последних словах его голос сорвался. Он не смог сдержать рыдания.

Петр Пустынник опять взглянул на него, в глазах блеснул интерес.

– Вы, должно быть, Энгельберт Турнэ, брат Льето Турнэ, того человека, который сбежал с Танкредом Тарентским.

Заключение ничуть не умалило остроту ума бывшего претора. Он поднялся и прошел три метра, отделявшие его от стекла, за которым стоял Энгельберт. Четыре стороны стеклянной камеры по углам были закреплены на бетонных столбах. Вокруг шел коридор не шире двух метров, освещенный только искусственным светом.

– Они правильно сделали, что ушли, сын мой. Они очистили свои души, отказавшись и дальше оставаться сообщниками в…

– Довольно! Вы всего лишь приспешник дьявола! И будете вечно гореть в аду!

– Мы уже в аду, и всегда там были. Ад – это сами люди.

– ДОВОЛЬНО!

Он закричал. Не для того он пришел, чтобы этот змей нашептывал ему в уши свои лживые слова. Осознав, что, придя сюда, он допустил ошибку, Энгельберт развернулся и направился к двери, Пустынник бросил ему вслед:

– Вы не спрашиваете меня, почему я здесь?

Энгельберт остановился.

– Но вы же, разумеется, хотите знать. На самом деле я уверен, что вы уже все поняли, но отказываетесь принять.

Энгельберт мгновенно вернулся. Если бы не стекло, он бы придушил эту гадюку.

– О чем вы говорите, демон? Вы бредите!

– Вы прекрасно это знаете. Вы боитесь, что утратили веру.

– Какая нелепость!

– Вы боитесь, что утратили веру, потому что не понимаете, как Господь допускает, что вы так страдаете. Вот почему вы пришли посмотреть на того, чье предательство по отношению к Церкви было еще более зрелищным. Чтобы утешиться, вы хотите увидеть того, кто хуже вас.

– ПРЕКРАТИТЕ!

– К сожалению, это не поможет, сын мой.

– Не называйте меня так, вы потеряли на это право!

– Верно, но, боюсь, от этой привычки мне уже не избавиться.

– Я ухожу, мне здесь нечего делать!

– Верно, ибо вы все уже поняли. Вы поняли, что Бог покинул вас, как давно уже покинул людей. Настоящий предатель – сам Бог!

Энгельберту становилось дурно, ему было страшно жарко, а голос Петра Пустынника доносился до него, как сквозь вату.

– Но… что… – попытался он выговорить, но во рту образовалась мешанина из слов.

– Знаете, что на самом деле находилось в святилище? – закричал ему бывший претор. – Вы имеете хоть малейшее представление о том, что оно вмещало?

Внезапно дверь в круговой коридор с грохотом распахнулась, и вбежали два солдата военной полиции.

– Там действительно хранились останки Христа, это да! Но тогда почему Святой престол запретил кому бы то ни было входить туда? Почему один только демон, этот Испепелитель был тайно послан туда? Почему, как по-вашему?

Солдаты схватили Энгельберта за руки и потащили к выходу. Даже реши он сопротивляться, находясь в этом состоянии дурноты, он оказался бы неспособен.

– Потому что иначе христианская империя рухнула бы, как карточный домик, каким всегда и была! Потому что погребенный здесь Христос вовсе не…

Бронированная дверь захлопнулась с громким щелчком, мгновенно лишив Энгельберта возможности слышать голос Петра.

Брат Льето все еще рыдал, когда военная полиция сопроводила его к выходу из штрафного изолятора и бесцеремонно выставила вон.

* * *

Зал, в котором оказался Танкред, был средних размеров – едва ли двенадцати метров в самой широкой части – с гладкими ровными стенами, почти как если бы скала втянула пузырек воздуха. Тут стояла кое-какая деревянная мебель, но комфорт предполагался лишь самый скромный. Стол, трехногий табурет, большой синий ковер, ложе, устроенное прямо на полу, и несколько предметов домашней утвари. В очаге справа у стены можно было разводить огонь, а подтеки сажи указывали, что дым выходит через дыру наверху. Слева расщелина была достаточно широкой, чтобы служить окном, размером немногим больше бойницы. Чуть колышущийся под движением идущего снаружи воздуха кусок ткани служил занавесью. Красный свет ночного солнца не проникал в отверстие, поэтому Танкред решил, что стена в этом месте очень толстая. Несмотря на типично атамидскую обстановку, комната вполне могла находиться в пещерной системе беглецов.

Все эти соображения пришли в голову Танкреда в самые первые мгновения. Но они отразили лишь непроизвольную реакцию мозга, который автоматически регистрировал окружающее. Потому что самому Танкреду было глубоко плевать на все вокруг.