понять природу того измерения, в котором мыслите вы (а мне кажется, что я ее понял), но сделать его СВОИМ. На это пока что вряд ли многие способны — хотя не могу быть твердо убежденным, что в настоящем и будущем вы останетесь одиноки, ибо ТАКОЕ мироощущение — конечно, не ваша прихоть, а черта реальности. Пока же, применительно к нашему разговору, можно сказать, «каждый из нас верит только себе, если вообще умеет веру».

Другая трудность заключается в том, что — как мне казалось и кажется сейчас — ваш талант (повторюсь) не совсем литературного рода. Книга ваша — вряд ли художественное произведение, произведение прозы, это философский трактат в форме прозы, а не искусство, и обсуждать ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ достоинства или недостатки ее (вы ведь в данном случае имеет дело с лит. — художественным журналом) просто смешно: художественных задач «Автобиография» (независимо от вашего желания) перед собой не ставит. В качестве же философского трактата книга СЛИШКОМ ЛИТЕРАТУРНА, и в этом парадокс. Может быть, это не недостаток, а как раз достоинство (в другом измерении), может быть, это как раз некии новый жанр, но вряд ли хоть один наш печатный орган возьмется сейчас за то, чтобы сделать этот жанр достоянием широкой публики… На «евангелие» же ваша «система» при всей ее впечатляющей силе и — во многом — истинности, все-таки «не тянет», кроме того, времена новых евангелий прошли — или еще не наступили. Если же это — действительно «евангелие», «учение», — то тем хуже для него, как для произведения, претендующего на опубликование. Как бы то ни было — и вы, вероятно, сами это «про себя» знаете — ваша книга (при всем том, что никакого политического криминала в ней нет) — книга не для печати.

С искренним уважением В.Непомнящий.

Москва, «Новый мир», В.Непомнящему.

Москва, К-9, до востребования, Е.Шифферсу.

Уважаемый товарищ Непомнящий, ваши оба письма были мне большим подспорьем, потому что все мы воспитаны в жажде судить и быть судимыми, даже если суд приговорит к побиению камнями. Ваш же суд удивительно уважителен и мягок, потому еще раз, примите мои благодарности.

1. Предлагать «Автобиографию» для печати в литературно-художественные журналы мне необходимо, чтобы хотя бы жить надеждой, пока читают разные умные люди, на получение денег. Откровенно говоря, я думал, что «Новый мир» может что-нибудь придумать в этом плане. Пытаться продать то, что написано не для продажи, а по невозможности не написать, есть мой удел, и тут нет никакой гордыни, а только большое желание иметь минимум, чтобы попытаться закончить «ТЕУРГИЮ», где «Автобиография» лишь первая и самая несерьезная часть. Раньше я зарабатывал режиссурой, но сейчас это почти невозможно.

2. Думаю, что с определением жанра нет никаких трудностей, то, что получается, очень напоминает (я снимаю вопрос о качестве) МЕННИППОВЫ САТИРЫ, где снимается парадокс литературности и философичности, и где, кстати, область морально-психологического эксперимента не только допустима, но и необходима для философствования НА ПОРОГЕ. Об этом очень четко писал в своих работах о Достоевском и Рабле М.Бахтин. Новизны тут, как вы сами понимаете, нет никакой, скорее седая архаика.

3. К своим литературным способностям я отношусь с юмором, потому спасибо вам за некоторую серьезность к написанному, она, естественно, переносится и на автора, и помогает писать дальше, ибо, не имея срока договора, а вместо него смесь иронии и печали, работать КАЖДОДНЕВНО трудно, а в экстатике спасения все утомительнее и утомительнее, тут, видимо, необратимый процесс.

4. Сейчас пишу вторую часть: Эдип и Иисус. Политического криминала там тоже нет, а возможности напечататься, вероятно, еще меньше.

Всего вам доброго,

Е. Шифферс.

29 января 68 г.

Глава двадцать первая

Тотем

Потом ПЕЧАЛЬ встала от старика, потому что его глаза больше не хотели открываться и не шевелились под ее щекой, а тихо и покорно умолкли, успокоились, стали недвижными и прохладными. ПЕЧАЛЬ видела, как Эдип ел траву и пил воду, видела, как он искал что-то все время на земле, но делал это плохо, потому что забыл запахи, быстро уставал на четырех ногах, так как длинные задние начинало сводить судорогой, распрямлялся, и совсем терял запах, который, быть может, начинал вспоминать; он постанывал, и ПЕЧАЛЬ узнала по этим стонам и по его тыканью туда и сюда, что он ищет траву ясенец, чтобы поесть ее, чтобы избавиться от боли, которая сидела в Эдипе, да, да, он ищет траву ясенец, он откуда-то знает, что так делали критские козы, и вот ищет ее, а запах стал плохо понимать, потому что голова его теперь больше открыта солнцу, чем земле; ПЕЧАЛЬ пошла к Эдипу, стала с ним рядом и быстро нашла эту красноватую травку, дернула ее бережно из земли, словно прося прощения, что прекращает ее ради Эдипа; положила перед ним. Он съел эту траву, и боль, которая сидела птицей на яйцах у него внутри, поднялась и ушла куда-то, и он вздохнул хорошо, правда, не совсем до конца, потому что птенцы его боли все еще остались в гнезде, и будут расти и расти, он знает это, но вот сейчас пришло успокоение, и спасибо тебе, ПЕЧАЛЬ, спасибо за траву, которую ты нашла мне. Эдип нагнулся и потерся головой о бок своей подруги, это была незнакомая ни ему, ни его спутнице ласка, простая ласка; вот видишь, я трусь о тебя щекой, видишь, как ты нужна мне, потому что с многими я могу делать то, что делал старик, но с очень немногими могу я тереться щекой о щеку Они, эти два ОВНА, ушли от стада, пока искали траву и пока пили холодные ручьи, и пока искали тепло в шерсти друг друга, они ушли далеко от стада и солнце ушло вместе с ними, потому что была весна, и потому что солнце знало, давно знало, что когда-то такое случится и ему, солнцу, надо будет согреть вот таких, как следует согреть, чтобы все же сквозь боль и боль смерти старика ПРОГРЕЛОСЬ в них желание, нежное желание, но все же желание. Они ушли от стада далеко, и солнце ушло вместе с ними, и оно грело их, оно краснило их кровь друг к другу, оно грело радость ПЕЧАЛИ, что этот, которого она ждала давно и даже как будто знала всегда, уходит вместе с ней, а не прыгает на нее при всех, о, это ее желание быть одной со своим другом, одной, без зрителей, одной, чтобы не бояться показать всю свою нежность, которую всегда сдерживаешь,