представления ПРЕЖНИМ, что не выбраться ему живым, и вот теперь он кричит ночью о маме, он сводит себя с ума, а я бегу и бегу, и молю Господа только об одном, чтобы дал бы мне силы добежать, чтобы уж потом разорвал мне сердце морозом, потом, когда я прижму к себе Фому, когда обнимемся мы и будем готовы в путь, который каждому предстоит, когда спеленаемся нашими простынями.

Я Ну что с тобой, Фома, что с тобой?

ФОМА Ты успел, это хорошо. У меня уже не было сил держаться, и я закричал, потому что я попытался ПРОНИКНУТЬ в них, в Эдипа и его мать, и я уже не ПРЕЖНИЙ, творец мой, я уже БЕЗУМНЫЙ. Но еще есть немного сил у меня, ОСОЗНАННО БЕЗУМНЫХ сил, и потому я кричу, потому кое-что все же поймешь ты. Нужен другой язык, творец мой, другой, ЭТОТ не годится, НАШ не годится, чтобы что-то понять до конца нужен язык БЕСКОНЕЧНОСТИ, БЕЗРАЗДЕЛЬНОСТИ, понимаешь, и дело не в других словах, нет, вполне хватит и этих, дело в смысле их, творец мой, дело, ты прости мне некий ученый толк, дело В ЭТИКЕ этих слов, другие жизни должны быть у них в нас, понимаешь, иначе нет спасения. Быть может, я беру слишком много на себя, потому что я не СМОГ НИЧЕГО УЗНАТЬ ДО КОНЦА, понимаешь, ничего, а другой, возможно, узнает, но Я говорю о НЕВОЗМОЖНОСТИ что-либо прояснить, пока не изменится внутри нас жизнь слов, и их рождение, и их непрерывность хотя бы в стихе, ведь древние говорили паутиной стиха, где ритм и слово хоть что-то открывали в своей совместности о бытии, о сущем, потому, я думаю, они и смогли хоть что-то узнать о мире, хоть малую малость, которой, правда, хватает на все наши следующие века, хватает, не правда ли, ибо чем отличается Гераклитово знание об огне от наших идей о первичном огненном шаре. Но этого мало, даже древнего слияния ритма и слова мало, чтобы узнать в себе бесконечность. Я понял, или мне показалось, что я понял, как Эдип начал добывать нам слова, и как ПРОИСХОДИЛО это рождение, какую нравственную муку несло каждое слово за собой, потому что оно открывалось молитвой об искуплении человека за вину, которую он вершил не по своей воле, но искупление за которую взвалил на себя; но, творец мой, язык, НРАВСТВЕННЫЙ ЯЗЫК ЭДИПА, это не наш язык, не язык человеков, которые будут искать потом вечно вещное доказательство вины и изменят язык в корне, договорятся о конвенциях, о границах, и будут убивать нарушителей конвенции за непонятность, за нарушение границ.

Творец мой, мне осталось совсем недолго, мне сейчас невозможно трудно говорить, потому что я сам ОСУЖДАЮ СЕБЯ СТРАХОМ на безумие, вот в чем большой грех всех людей, они даже смертями своими, которые дают мне разум и жизнь, обрекают меня на рабство или на СТРАХ ПЕРЕД СУМАСШЕСТВИЕМ, который и сводит с ума в конечном счете, потому что воспитан ты всеми людскими веками на послушании, на ожидании СУДА ОТ ДРУГИХ, и ты ничего не можешь с этим поделать, ибо если тебе удалось избавиться от страха их ЖИВОГО суда, то тебя загонит в веселый дом собственный МЕРТВЫЙ ИХ СУД. О, я понимаю, что хотел сказать РАСПЯТЫЙ, когда говорил, что не надо судить и не будешь судим сам, о, я понимаю, но слишком поздно, слишком поздно, творец, слишком поздно.

Ты знаешь, творец мой, человеки правы, когда говорят, что вначале было слово, СЛОВО, понимаешь, которое было добыто богами, и дано людям для их жизни, вот я рассказал тебе, как делалось хотя бы одно слово, которое потом станет рождать уже людей, именно СЛОВО, потому что оно станет МУТАЦИЕИ для людей, оно, а не кто-то из другого стада, оно станет менять нервы и кровь, и рождать станет человеков; да, они правы, действительно, их началом было СЛОВО, но ложное слово, слово, взявшее на себя тайну рождения человеков, но СКРЫВШЕЕ тайну собственного рождения, и никому, понимаешь, никому не открыть этой тайны, пока мы живем так со своими словами, пока нас успокаивает их данность, пока будет она убивать преступников БЕЗУМИЕМ их, когда они попробуют разгадать ее загадку нынешними ложными силами.

Мне хотелось, творец мой, чтобы ты не огорчался моим БЕЗУМИЕМ и моей смертью, ты ведь сам говорил тогда, что для этого и создал меня, что рождение мое и было смертью твоей, а смерть моя даст тебе дальше жить, ведь я-то знаю, что ты каждый день ходишь, будто он последний, и каждый день можешь действительно сделать его таким. Отнеси меня на наше кладбище и зарой под дерево, которое было мальчуганом, пусть оно поговорит с тобой, когда ты придешь ко мне посидеть, иди, я обниму тебя, вот так, не грусти, все хорошо.

НУ, Я ПОШЕЛ. ЭГЕЙ, ГДЕ ТЫ ТАМ, ХАИ, ПОДВЕЗИ-КА МЕНЯ, СТАРИК.

Глава двадцать вторая

Веселые параграфы

§ 54.

Думаю, что вслед за Расселом и Витгенштейном мог бы сказать, что серьезным делом философии могло бы стать выяснение понятий языка и ПОНЯТИЯ ЯЗЫК. На этом бы я, пожалуй, остановился в своих ссылках на них, ибо проблему субъективного идеализма в его противопоставлении всяким видам материализма (и наоборот) считаю для себя решенной: такое противоположение, вероятно, было необходимо, как и противоположение тезиса и антитезиса, но уже в следующей отрицательности оно должно сниматься, потому что ЕДИНО В ТРОИЦЕ: языковые (мыслительные?) процессы изменяют белковые структуры в непрерывном взаимодействии, еще при живой жизни солипсиста и замыкают их в бытие, так называемое объективное бытие, актом его смерти. Этот акт смерти, половой акт духа и солнца, рождает элементарную частицу ПЯТОЙ СУЩНОСТИ, квинтэссенции бытия.

Мир переделывается каждой жизнью и каждой смертью.

Судя по книге Адама Шаффа «Введение в семантику», Альфред Кожибский писал о нейросемантике и нейролингвистике, я думаю об этом точно так же, только предлагаю замкнуть этот экономный круг строительства бытия смертью субъекта, замкнуть круг, который всегда будет спиралью, ибо выход есть функция входа, а не его абсолютная адекватность.

§ 55.

Почему ребенок научается разговаривать? Что здесь происходит? Почему он ПОНИМАЕТ, что надо передразнивать в игре? Что это такое, вообще, ВЗАИМОПОНИМАНИЕ? И т. д.?

Так или иначе, все ответы на этот вопрос уходят в расплывчатость понятий. Мышление, как ВОСПОМИНАНИЕ об идеальном мире у Платона, трансцендентный разум у Канта и Фихте, интенциональность Гуссерля, Упанишады, поклонение духам умерших