— Я боюсь потерять тебя.

Это лишь половина правды, но только ее она в состоянии произнести.

Филос продолжает гладить ее по волосам, положив подбородок ей на макушку.

— Что тебя так встревожило?

Амара не отвечает, только плачет еще сильнее.

— Что бы это ни было, ты знаешь: ты всегда можешь рассказать мне.

Амара хочет рассказать ему о Деметрии, поведать о том ужасе, который испытывает. Какое бы решение ей ни пришлось принять, ей необходимо спросить совета у Филоса или хотя бы предупредить его о другом мужчине, о нависшей угрозе и тех возможностях, которые предоставит новый патрон. Однако не будет ли Филосу горько и стыдно, если он будет участвовать в ее продаже? Конечно, ни один мужчина не признается, что хотел бы, чтобы мать его ребенка продавала себя, пусть даже ради выживания семьи. Может быть, будет милосерднее, если она примет решение одна. Амара прижимается к Филосу, по-прежнему пряча лицо у него на груди.

— Прости меня, — говорит она, его туника скрадывает ее голос, и ей не приходится смотреть ему в глаза. — Ничего особенного. Я не знаю, что на меня нашло. Просто я стала такой чувствительной после рождения Руфины.

Она садится прямо, вытирает слезы и заставляет себя улыбнуться. Их дочка, потревоженная шумом, начинает плакать, и Амара поднимается на ноги:

— Я лучше покормлю ее. А ты иди и доешь ужин.

Она поворачивается к нему спиной и наклоняется над кроваткой. Филос кладет руку ей на плечо:

— Только если ты полностью уверена, что все в порядке. Я всегда могу побыть с вами обеими.

— Все хорошо, честное слово. Пожалуйста, иди поешь.

Амара не оборачивается, когда он уходит. Она садится на кровать и кормит свою дочь. Черно-белые линии на стенах сливаются перед ее взором, смазанные потоком слез, и мир становится серым.

Деметрий сидит в одиночестве в столовой и смотрит на сад. Амара успевает чуть-чуть его поразглядывать, прежде чем он видит ее: она отмечает, как расслабленно его тело и как ему комфортно наедине с самим собой. Богатство и власть окутывают его точно так же, как легкие складки его роскошной туники. Амара касается рукой щеки. Глаза ее еще горят от недавно пролитых слез, но сумерки должны скрыть все пятна на коже. Амара за свою жизнь уже сыграла множество ролей, она твердит себе, что это всего лишь еще одна маска и, может быть, носить ее будет не труднее, чем все прочие.

Деметрий поднимает взгляд, когда она садится рядом с ним, его лицо принимает насмешливое выражение.

— Юлия заявила, что слишком устала, чтобы есть. Жест еще более деликатный, чем ее прошлое поведение. — Он произносит это на греческом, и Амара замечает, что его голос звучит ниже, когда он говорит на родном языке. И так еще труднее читать его интонации.

— Я могу уйти, если хотите.

— Ты же не думаешь в самом деле, что у меня могут быть подобные желания.

Он смотрит ей прямо в глаза, но это оценивающий взгляд, а не похотливый. Амара не отводит глаз.

— Со слов адмирала я понял, что когда-то ты работала в борделе. Ты не похожа на шлюху подобного сорта.

— У вас такой обширный опыт с бордельными шлюхами?

— Я не хотел тебя оскорбить. — Он ухмыляется, видя ее раздражение. — Но твоя история несколько необычна. В устах любого другого мужчины слова о том, что он нанял тебя для помощи в исследовании, звучали бы смехотворно, но я достаточно давно знаю Плиния и то, как ненасытно его любопытство.

Услышав это описание своего благодетеля, Амара едва сдерживает улыбку. Деметрий пристально наблюдает за ней:

— Ты восторгаешься им, верно?

— Этих слов недостаточно, чтобы описать благодарность, которую я испытываю к нему.

— А что насчет твоего молодого патрона? Отца твоего ребенка?

— Перед ним я тоже в долгу.

— Но им ты не восхищаешься так, как адмиралом. — Деметрий еле заметно улыбается краем рта: — Плиний рассказал мне, что ты молила его взять тебя секретарем, причем в самых страстных, отчаянных выражениях.

Амара не отводит взгляд, хоть ее щеки горят от унижения.

— Если бы я не видел вас вместе в Мизене, я бы никогда не поверил этой истории, даже из уст Плиния. Бордельная шлюха пытается подкупить адмирала римского флота, предлагая ему не тело, а свой ум.

Амара напрягает всю свою силу воли, чтобы ни единым жестом не выдать того смущения, которое испытывает:

— Я рада, что эта история вас забавляет.

— Я всю свою жизнь провел в услужении. Поверь мне, я не смеюсь над тобой.

Он наливает вина сначала ей, потом себе.

— Почему закончился твой последний союз? И не бойся, я не стану осуждать тебя за оскорбление бывшего патрона, — я предпочитаю честность.

— Этот союз основывался исключительно на его страсти ко мне. Когда она иссякла, вместе с ней пришел конец и покровительству. Разве есть иные причины, по которым такие союзы распадаются?

Амара отпивает вина. Что-то в холодности Деметрия успокаивает ее.

— Свою роль сыграло и то, что его родители хотели видеть его женатым.

— Ты любила его?

— Вы любите женщину, которая служит вам конкубиной в Риме?

Амара смотрит Деметрию прямо в глаза, чтобы у него не оставалось сомнений, что она изучает его точно так же, как он ее.

— Я благодарен ей. И сейчас моя благодарность принимает форму пенсии, за все те годы, что она служила мне. — Он крутит в руке бокал с вином. — Но ты не ответила на мой вопрос.

— Потому что я считаю, что вы достаточно умны, чтобы сами на него ответить.

Деметрий хмыкает:

— Ответ политика.

Жестом он показывает ей сесть рядом с ним:

— Иди сюда.

Всего несколько шагов отделяют один диван от другого, но Амара прекрасно осознаёт, какую черту пересекает. Ее движения быстры, она ничем не выдает своих сомнений. Она отгородилась от горечи и чувства вины, затолкала их подальше и выстроила стену изо льда. Все это она испытает позже. Деметрий кладет ей на бедро свою руку, тяжелую и теплую.

— Я не предлагаю союза, подобного тому, что был у тебя прежде, основанного на нелепых романтических ожиданиях. Но ты меня заинтриговала, Плиния Амара. Было бы интересно посмотреть, подойдем ли мы друг другу. Я предлагаю тебе поехать со мной в Стабии на несколько недель, и, если мы понравимся друг другу, я заберу тебя в Рим. Если же нет, то ты сможешь вернуться к своей теперешней жизни в Помпеях.