Филос смотрит на нее, и Амара видит, как на его лице отражается горечь, которая терзает и ее. Он закрывает глаза, словно это поможет уменьшить боль.

— Не то чтобы я не понимаю, почему ты так поступаешь, Амара. Поверь, я понимаю. Но то, как именно ты это сделала, — это очень трудно простить.

— Филос, пожалуйста…

— Всю свою жизнь я не мог ничем распоряжаться. Всю свою проклятую жизнь. Ни собой, ни тем, что происходило с теми, кого я любил. И я знаю: ты понимаешь, каково это. Именно поэтому я не могу понять, как ты могла так поступить. Лгать мне, скрывать все это от меня, не оставить мне выбора. Словно мое слово ничего не значит. Словно ты владеешь мной. Неужели именно так ты и думаешь? Ты думаешь, что если я раб, а ты свободная женщина, то у тебя есть право распоряжаться нашими жизнями? Диктовать, как жить мне?

— Нет! Я так не думаю, не думаю, что…

— Тогда почему ты так поступила? — Он смотрит на нее так, будто видит впервые в жизни.

— Я не хотела, чтобы тебе было стыдно, — выпаливает Амара. — Я думала, ты будешь благодарен мне за то, что я приняла это решение сама. Что избавила тебя от унижения, которое тебе пришлось бы испытать, если бы ты согласился уступить меня другому мужчине.

— Думаешь, ты избавила меня от унижения, когда сегодня я увидел тебя с ним? Что я должен быть благодарен тебе за это?

Его презрительные слова причиняют Амаре почти физическую боль, и в ней поднимается злость.

— Я делаю это только потому, что больше в этой семье нет никого, кто мог бы заработать хоть какие-то деньги! Как, по-твоему, нам защитить нашего ребенка? Думаешь, любви моих родителей было достаточно, чтобы спасти меня от рабства? Я бы отдала их любовь в обмен на приданое, тысячу раз бы отдала. Без денег ничто ничего не значит. Ничто.

Они смотрят друг на друга, и Амаре становится тошно; она не может забрать назад свои слова и то, каким ничтожным сейчас выставила Филоса.

— Ты говоришь как Феликс, — произносит он.

Филос встает с кровати, подходит к стулу, на котором лежит его плащ, и одевается, его руки дрожат от злости и отчаяния.

— Филос, пожалуйста, не уходи от меня. Пожалуйста, поговори со мной…

Филоса прорывает.

— Так ты теперь хочешь поговорить? — орет он. — Когда ты уже все решила? Ну и о чем ты хочешь поговорить? Или ты просто сядешь и расскажешь мне, как я должен жить своей никчемной жизнью, пока тебя не будет?

Он быстро идет к двери. Амара бросается вслед за ним:

— Ты не можешь просто так уйти! Куда ты пойдешь?

Он резко оборачивается:

— Я пойду прогуляться. Дозволено мне это? Или отправишь меня обратно к хозяину за неповиновение?

Руфина начинает плакать, и Амара видит, что Филос колеблется, беспокоясь за дочку. Она тянется к нему, но вместо того, чтобы успокоить, этот жест только распаляет его гнев. Филос вскидывает руки, чтобы она не прикасалась к нему, и выходит из комнаты.

Амара слышит на лестнице его тяжелые шаги и наклоняется, чтобы взять на руки их воющего ребенка. Она снимает с плеча тунику и подносит Руфину к груди, чувствуя, как она жадно присасывается к ней. Амара поглаживает дочь по голове, по мягким темным волосам, и чувствует, как сердце ее раскалывается на части. Мысль о том, что чужой человек будет кормить и качать ее ребенка, что ей самой некого будет взять на руки, причиняет ей такую муку, какой Амара и вообразить не могла. Молоко успокаивает ребенка, и, насытившись, Руфина довольно раскидывается у матери на груди. Не желая тревожить ее, Амара кладет дочку на кровать и обнимает ее маленькое тельце, закусив кулак, чтобы не плакать и не издавать никаких звуков. Руфина гукает, машет крошечными кулачками и пинается, не понимая, как плохо сейчас ее маме. Амара смотрит на нее, стараясь не размышлять о тьме, заполнившей ее собственное сердце, стараясь забыться и не думать ни о чем, по горькому опыту зная, что выжить можно, только если похоронить боль глубоко в душе и идти дальше туда, куда поведет Фортуна. Она придвигается еще ближе, чтобы прелестное личико ее дочки было совсем рядом.

— Ты никогда не будешь жить такой жизнью, которой жила твоя мать, — шепчет она, положив палец ей на ладошку, чтобы крохотные пальчики схватились за него.

— Ты никогда не будешь жить той жизнью, которой жил твой отец. — Амара целует Руфину в лоб. — Ты будешь свободна.

Предсказание Ливии насчет того, что хорошую кормилицу можно найти в течение двух недель, оказывается преувеличенным, но всего на неделю. Амаре остается провести в Помпеях двадцать один день, пять из которых ей приходится коротать в обществе Деметрия, что только усугубляет разрыв между ней и Филосом. Запах лаванды ощущается в их доме, и когда их взгляды встречаются, оба думают о том, что она делает каждый день, и Амара больше не может отпираться. Филос теперь спит в маленькой кладовке за кухней, на полу, рядом с Британникой.

Его вежливое обращение с Амарой, дотошные обсуждения того, как, по ее мнению, ему воспитывать Руфину, ранят еще сильнее, чем гнев. Только один раз его самоконтроль дает слабину, когда он пытается поблагодарить Амару за жертву, которую она приносит ради их ребенка, но когда в ответ она разражается слезами и клянется, что всегда будет любить только его, и молит его поверить ей, Филос встает и выходит из комнаты.

Последние несколько дней хуже всего, часы утекают у Амары сквозь пальцы, точно песок. Она думала, что захочет каждый последний миг провести с Руфиной, но вдруг понимает, что ей невыносимо больно смотреть на своего ребенка, зная, что вскоре им придется разлучиться, а после появления кормилицы Амара уже не в состоянии жить в этом доме.

Дружба Британники, ее по большей части молчаливое присутствие поддерживает Амару сильнее всего. И именно Британника помогает Амаре завершить самое опасное дело из всех, что у нее остались в Помпеях: вернуться в «Волчье логово».

Они приходят в таверну, не в бордель, и это место напоминает Амаре заведение, куда Феликс однажды водил ее: крошечная грязная дыра, где темно даже в солнечный день. Какая-то женщина склонилась над стойкой и протирает ее. Подняв взгляд, она видит стоящих в дверях Амару и Британнику, из-за которых в помещение теперь попадает еще меньше света, и кричит. Это Бероника.

— Галлий!

На крик Бероники по лестнице откуда-то сверху спускается знакомая фигура. При виде двух бывших волчиц Галлий мрачнеет и дергает головой в сторону Амары.

— А тебе чего надо?

— Не очень-то вежливо ты здороваешься со старыми друзьями, — отвечает Амара, подходя к стойке. — Чего мне еще может быть надо, кроме как повидать нашу дорогую Беронику? И, конечно же, Викторию. Может, ты пошлешь за ней?