кожей ощущала, как они возвышаются над городом, на склонах утеса, с которого вниз падает Брюллендефоссен. И видела где-то там, скрытое за тучами, бледно-синее сияние из окон правой твердыни Калав-им-тарка.

В дверь Требухи пришлось стучать довольно долго, прежде, чем отодвинулась заслонка маленького окошка.

— Чего надо?! — Почти тут же ее узнали: — А. Ты. Что такое?

— Кастрюлю забыла. Отправили назад. Открой.

Ее впустили в тепло, и она была рада наконец-то уйти с дождя. Вся накидка вымокла, и сойка отжала ее край, хотя это мало помогло.

— Кого принесло? — чернявый сержант, услышав, что дверь хлопнула, выглянул из столовой.

— Посуду оставила, — объяснил солдат.

— Внизу? — спросил у нее сержант.

— Внизу, — сокрушенно вздохнула сойка.

— Забирай, — махнул командир. — Дорогу помнишь.

Она прошла через столовую. Четверо пили уже не разбавленное, а вполне себе крепкое вино, раскупорив пузатую бутылку из темного стекла. На нее глянули и, чуть помедлив, решили убрать бутылку.

— Кому мне говорить об этом? — успокоила она их. — Да и зачем? Погода отвратительная, я бы сама с радостью приняла, да у меня от него болит голова.

Они заулыбались:

— Храни тебя Вэйрэн, добрая женщина.

Лавиани благодарно кивнула. Ибо любое пожелание — дар, от которого неразумно отказываться.

— Все хотел задать вопрос, — сказал один из солдат, обращаясь к ней. — Татуировки у тебя на ладонях. Бабочки. Это что?

Сойка показала всем заинтересованным руки:

— Ошибка молодости. Я из Пубира, а там такой товар хорошо продается. В молодости я была горяча.

Они заухмылялись и тот, что пытался прятать бутылку, с пониманием произнес:

— Но теперь все в прошлом, потому что Вэйрэн принимает каждого и никого не осуждает. Он готов был и Шестерых принять, но те пошли на него войной.

— Да, воистину так.

Она спустилась вниз по уже знакомой лестнице, увидела кастрюлю на столе. К двум знакомым тюремщикам присоединился третий, один из тех, что ужинал в зале час назад. Невысокий и щуплый, он притащил с кухни котел с варевом, пахнущим чем-то горелым, совершенно неаппетитным, и теперь разливал светло-серую жижу деревянным черпаком по высоким стальным мискам.

Пришло время кормить заключенных.

— Я же говорил, кто-нибудь за ней вернется, — сказал стражник, подхватив кастрюлю, и протянул Лавиани. — Держи.

— Спасибо, — произнесла сойка и ее нож, выхваченный из-под накидки, вошел человеку под подбородок.

Пустая кастрюля с грохотом бухнула на пол, крышка отлетела, точно колесо проехалась через все помещение и задребезжала под скамейкой. Впрочем, сойка не следила за этим, вне всякого сомнения, обыденным зрелищем, так как товарищ убитого, к чести его, не застыл, а начал тянуть из ножен кинжал, вставая с лавки. А «повар» обернулся, раскрывая от удивления рот.

Она перелетела через стол, ударив воина с кинжалом ногами в грудь, он клацнул зубами, опрокидываясь, затылком врезался в пол.

Понимая, что пока он вне игры, сойка обернулась к последнему и заорала, когда из котла на нее полетела сплошная серая масса. Горелая каша, по счастью едва теплая из-за нежелания тех, кто здесь служил, заботиться об узниках, попала на лицо, шею, грудь, руки… да, в общем-то, на всю Лавиани.

Следом полетел котел, но на этот раз ей все-таки хватило ума уклониться, и тот врезался в стену с оглушительным грохотом, выиграв в конкурсе шума у злосчастной кастрюли. Оставалось лишь уповать, что подвал глубоко и, возможно, наверху ничего не слышали.

Была такая надежда.

Повар, опять же к глубокому удивлению Лавиани, даже не сделал попытки напасть. Он юркнул прочь, к лестнице, сойка попыталась схватить его за плечо левой рукой, но та, испачканная в каше, соскользнула, не удержав хват.

— Рыба полосатая!

Она метнула нож, поскользнулась, шлепнулась, вскочила на четвереньки, словно волчица, начала движение, подобрала нож.

Выскочив в коридор, поняла, что этот придурок вместо того, чтобы звать на помощь, помчался на второй этаж. Понеслась следом, про себя еще раз считая: четверо за столом, плюс привратник и сержант — на первом. Шестеро.

Двое в подвале. Один из них покойник, второй скорее всего нет. Итого восемь.

Один бежит наверх. Девять. И значит еще где-то два человека. Разумеется, если все они получили причитающийся ужин и если никто не пришел в то время, пока сойка волоклась от моста обратно.

Этот гад снова шмыгнул от нее, в ближайшую комнату, и захлопнул дверь прямо перед носом сойки. Она уже не церемонилась. Снесла талантом дверь, с грохотом, который точно привлек всеобщее внимание.

Но она больше не думала о том, чтобы прикончить их поодиночке. Мерзкая каша висела на ресницах, воняла в ноздрях, была в ушах. Она жаждала крови. То, от чего сдерживала себя почти два месяца, униженно и смиренно драя полы во славу проклятущего Вэйрэна, чтобы он сдох со всей его кодлой!

Здесь ничего больше делать не пришлось. Разлетевшаяся дверь сломала беглецу кости, и он висел на фрагментах рамы с выбитым стеклом двумя переломанными, едва держащимися друг за друга частями.

Сойка потянула тело на себя, оно вместе с последними осколками рухнуло на пол. Быстро обыскала, но ключа не нашла. Скорее всего, у кого-то внизу. Если и там нет, снова придется тратить бабочку.

— Эй! Что происходит! Ты кто?! — двое появились из дальней части коридора, уже с обнаженным оружием.

— Котел с кашей лопнул! — плаксиво ответила она, радуясь, что успела спрятать нож. — Это я! Лани. Котел лопнул! Посмотрите, что со мной! У вас есть, где умыться?

Один неуверенно опустил меч, но его заросший щетиной приятель, босиком и растрепанный, явно со сна, рявкнул:

— А ну стой! Сейчас глянем, какой такой котел!

Бывшая убийца Ночного клана радостно улыбнулась, но не остановилась. Еще чего. Вот уж останавливаться она не собиралась. Прежде, чем лезть в подвал, стоило все же очистить Требуху от тех, кто обязательно будет ей мешать и помнит в лицо…

Дверь противно скрипнула на несмазанных петлях, когда сойка отомкнула ее тугим ключом, который, на первый взгляд, совсем не подходил к замочной скважине.

— Долго же ты шла, — Ремс, довольно помятый, с почти сошедшими синяками на лице, щурясь на факел, вышел из мрака. — Хм… чего только не увидишь на путях милосердной.

Последнее заявление относилось к испачканной Лавиани, которая, конечно вытерла себя какой-то тряпкой, подобранной на первом этаже, но признавала, что лучше совсем не стало.

— Вы у меня давно в печенках. Все вы. Милосердная соня. Ты. Твой старший дружок. Дорога. Бандиты и мародеры на ней. Эта страна, город, фанатики Вэйрэна и он сам вместе со всеми шауттами мира. Знал бы ты, сколько раз я жалела, что покинула