– Видимо, придется вам поверить. Но если мы вытащим вас из этой передряги, вы должны кое-что пообещать. Стать честным человеком. И помоги вам Бог, если вы этого не сделаете.

Аллвин наклонил голову – серьезно, с благодарностью:

– Мой дорогой мальчик, вы не представляете, как ваши добрые слова поддерживают и вдохновляют меня. Я давно желал получить такую возможность, шанс увидеть чистый горизонт, выстроить новую жизнь на руинах старой.

Поднявшись на ноги, по-прежнему опущенные в воду, Профессор схватил руку не расположенного к этому Льюиса и горячо ее пожал. Потом с тем же пылом пожал руку Стива.

Наступила неловкая пауза. Друзья сами не понимали, как старику удалось снова завоевать их симпатии. И все же они стояли там, сраженные его обаянием и готовые преданно спасать его.

Льюис взглянул на часы.

– Что ж, – обратился он к Стиву, – нам пора возвращаться в гастхоф. Вам через три часа уезжать.

Старик босиком проводил их до двери:

– Прощайте, дорогие юноши, я вас благословляю.

– Благословение нам понадобится, – загадочно ответил Стив. – И не пытайтесь выкинуть какой-нибудь трюк до нашей встречи в Брейнтцене, иначе получите от меня кое-что посерьезнее благословения.

Они были на полпути к гастхофу, когда Стив заговорил снова. Глубоко нахмурившись, он мрачно покачал головой:

– А знаешь, Льюис, хоть он и жулик, но есть в этом старикашке что-то такое. Умеет он влезть в душу.

Льюис кивнул. Внезапно Стив остановился, на лице его отразилось смятение.

– Эй! – взорвался он. – Я забыл отобрать у него свои деньги!

Глава 10

Два часа спустя в гастхофе закончились последние приготовления к отъезду Конни, Сильвии и Стива. Сани стояли у входа, путники взяли с собой немного еды, чтобы перекусить по дороге. Льюис тоже был готов. В последний момент он решил присоединиться к группе, отправляющейся на станцию. Почему – он и сам едва ли мог объяснить. Его чувства к Сильвии пребывали в состоянии брожения, разум тонул в водовороте противоречивых сомнений. И все же причиной того, что он собрался в утомительную поездку до Лахена, было попросту страстное желание провести рядом с ней еще несколько часов.

Спускаясь по лестнице из своей комнаты, уже в пальто и шарфе, он обнаружил, что путь перекрыт. На нижней ступеньке сидел Оберхоллер, низкорослый коммивояжер. Завидев Льюиса, он мягко, неназойливо улыбнулся, но не сделал попытки сойти с дороги.

– Добрый день, – сказал он. – Вы ведь не собираетесь опять куда-то поехать?

– Собираюсь, – ответил Льюис.

– Но ведь вы уже предприняли длительную экспедицию в горы, – увещевающим тоном проговорил Оберхоллер. – Опасную и, насколько можно судить, неприятную экспедицию. Вы наверняка не захотите снова испытывать судьбу.

Если бы Льюис не был занят собственными мыслями, он бы заметил странную настойчивость в поведении Оберхоллера. Но он лишь уставился на собеседника отсутствующим взглядом.

– Вы приятный молодой человек, – продолжал Оберхоллер, словно пытаясь его образумить по доброте душевной. – Хотя я знаю вас недолго, вы мне понравились. Я огорчусь, если вам причинят какой-то вред.

– Какой именно вред?

– Кто знает? – Оберхоллер пренебрежительно махнул рукой. – Это коварное место, погода здесь неустойчива, а на людей нельзя положиться. Мой славный добрый сэр, я искренне опасаюсь за вас.

– Я могу о себе позаботиться, – сказал Льюис и попытался пройти.

Но Оберхоллер встал, по-прежнему преграждая путь. И, выпрямившись во весь рост, он, казалось, отбросил всю свою мягкость и кротость.

Его взгляд за стеклами пенсне стал пронзительным. Стоя близко к Льюису, он произнес ровным, рассудительным тоном:

– Я не шучу, герр Меррид. Я серьезно даю вам совет. Немедленно увозите отсюда свою сестру и друга. Поезжайте в Париж, Берлин, Нью-Йорк. Да хоть в Тимбукту. Но не оставайтесь в Австрии. И не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются.

В голосе герра Оберхоллера безошибочно слышались неподдельная серьезность и жесткое предостережение. Но Льюис, слишком обеспокоенный и расстроенный, не оценил их по достоинству. Он сказал как можно более легкомысленным тоном:

– Сожалею, герр Оберхоллер, но Тимбукту меня не интересует. И боюсь, я из тех, кто вмешивается в дела, которые его не касаются. Но в любом случае благодарю вас. – С этими словами он отодвинул собеседника и прошел мимо.

Остальные уже сидели в санях. Карл устроил долгое прощание с Сильвией, нависая над ней и всем своим видом показывая, что она принадлежит только ему. Он словно бы ждал платы за то, что позволил ей отлучиться на два коротких дня. Взгляд Льюиса посуровел. Ему было трудно судить, с желанием ли Сильвия обнимает в ответ жениха или просто не противится его объятиям. Одного этого спектакля было достаточно, чтобы мысли Льюиса закружились в еще более мучительном водовороте.

Наконец они отправились. Большую часть пути в Лахен Конни и Стив болтали безостановочно, но Льюис помалкивал. Как и Сильвия. Казалось, ледяные оковы молчания связали их вместе. Льюис погрузился в глубокое уныние. Он любил эту девушку. Она была, как он наивно воображал, идеалом, который он искал всю жизнь. Но кто она, что собой представляет? Дочь елейного негодяя. Она лгала самим своим молчанием. Он раз за разом с горечью повторял себе, что должен избавиться от этой безумной, несчастной одержимости, забыть Сильвию, освободить себя навсегда от этой дикой, раздирающей сердце боли.

В таком настроении он пребывал, когда они скатились по последнему склону к Лахену. Сколь бы маленькой ни была деревня, она представляла разительный контраст со снежной пустыней, недавно ими покинутой. По улице шли люди, в кафе гремели звуки все того же дешевого радиоприемника, где-то на железнодорожных путях к паровозу с грохотом прицепляли товарные вагоны, рельсы тянулись от станции куда-то в сторону цивилизации. Путники спустились в кафе, где Стив немедленно протопал к барной стойке и заказал выпивку. За столом, склонившись над неизменной кружкой темного пива, сидел Генрих, кучер, недавно доставивший Льюиса в гастхоф.

Он по-совиному взглянул на вновь прибывших, потом едва заметно, с определенной сдержанностью улыбнулся Льюису.

– Вы вернулись, – сказал он. – А я вам говорил, что вы вернетесь.

Льюис молча кивнул.

– Выпить хотите? – дружески предложил Стив, который чувствовал себя как дома в любом баре.

Генрих согласился выпить еще пива. Прикладываясь к кружке, он то и дело обводил тусклым, но проницательным взглядом компанию чужестранцев и все помещение, особенно часто посматривал в окно. И говорил. Он говорил очень много, гораздо больше обычного. Он громко рассуждал о погоде, о снеге, о радиоприемнике, которому когда-то пришел «капут», а потом его починили, о красивой мелодии, которую теперь играл этот красивый починенный приемник. Внезапно посреди своей громкой,