Не нужно устраивать торжеств по этому поводу и приглашать друзей, однако пусть каждый из них узнает от вас о том, что я воздал вам по справедливости. Но молю вас сохранять скромность вида и поведения, лишь этого прошу у вас взамен, дабы не дать повода ни моим, ни вашим врагам чернить самый серьезный и самый продуманный шаг, какой я когда-либо совершал в своей жизни.

Навестите двух моих сестер и попросите их стать вашими добрыми и искренними друзьями. Они не откажут мне в нежном и уважительном отношении к вам, они не могут не любить мою дочь и ее мать; мои благодеяния окружающим будут теперь соизмеряться с тем, как эти окружающие будут относиться к вам. Я не даю никаких рекомендаций племяннику моему Евгению, который и без того привязан к вам. А моя племянница де Мирон всегда будет относиться к вам с должным почтением.

Смело берите бразды правления в доме в свои руки; пусть мой казначей г-н де Гюден обсуждает с вами все вопросы, как со мной самим. К моему возвращению оденьте наших слуг скромно, но по вашему вкусу. Отведите нашу дочь к тому доброму кюре из церкви Сен-Поль, который проявил к вам такое трогательное почтение во время совершения свадебного обряда. Оставайтесь всегда сама собой, моя дорогая, с честью носите ваше новое имя, это имя человека, который любит вас и который с радостью подписывает это письмо как ваш муж и ваш друг.

Карон де Бомарше».

Это нравоучительное послание, на наш взгляд, весьма красноречиво характеризует Бомарше того времени: перед нами удручающие доказательства преждевременного угасания блестящего когда-то ума и недостатка вкуса. В пятьдесят четыре года Фигаро превратился в Бартоло и Бридуазона в одном лице, его речи не уступают в комичности речам этих персонажей. А главное, его вновь потянуло к нравоучениям, которыми грешили его первые пьесы, видимо, именно поэтому одновременно с «Женитьбой», с успехом шедшей на сцене и уже сыгранной более ста раз, он возобновил в «Комеди Франсез» постановки «Евгении» и «Двух друзей», произведений, которые, вероятно, были созвучны самым чувствительным струнам его души. По натуре Бомарше прежде всего был поборником справедливости, но вот выразить это наилучшим образом ему удалось лишь в своих сатирических произведениях: мемуары против Гёзмана написаны пером Фигаро, но с возрастом Бомарше явно стал впадать в заунывный пафос. А между тем именно в это время Моцарт, очарованный «Женитьбой Фигаро», заказал Да Понте написать по ней либретто, которое обрело бессмертие не только благодаря музыке Моцарта, но и благодаря пьесе, ставшей источником вдохновения композитора.

И словно завороженный этими божественными песнопениями, склонный к нравоучениям супруг Марии Терезы де Виллермавлаз вдруг вновь бросился в пучину страсти, той страсти, что не отпустит его до последних дней жизни.

Однажды у дверей особняка голландских послов появилась некая дама и сказала, что хочет повидать Бомарше. Хотя имя посетительницы, назвавшейся г-жой Уре де Ламарине, было ему незнакомо, он приказал провести ее к себе: и вот в его гостиную вошла женщина лет тридцати со светло-каштановыми волосами, голубыми глазами и живым взглядом. Чистый лоб и прямой нос, наводившие на мысль о древнегреческих статуях, позволяли предположить, что она уроженка Средиземноморья. Ее небольшой рот с довольно тонкими губами, с которых не сходила прелестная улыбка, стройная и грациозная шея и восхитительная грудь были живой иллюстрацией фразы знаменитого скульптора: «Она слишком хорошенькая, чтобы называться красавицей». Нет никаких сомнений в том, что это создание приковывало к себе мужские взгляды. Знавшие ее уверяли, что душа ее была столь же прекрасна, как и тело. Она отличалась умом, рассудительностью и твердым характером; была образована, умела мило поддержать беседу, и речь ее была презабавна.

Уверенная в своей красоте (если судить по тому, как она сама описала себя в письме от 30 жерминаля IV года, то она была вылитой г-жой Дюбарри) и своих умственных способностях, Амелия Уре де Ламарине не слишком следила за модой, а некоторая небрежность в одежде придавала ей еще больший шарм.

Нам неизвестны подробности их первой встречи, на самом же деле они уже давно были знакомы. Возможно, чтобы объяснить свое вторжение в его дом, посетительница просто сказала: «Бывшая Нинон», а если Пьер Огюстен сразу не понял ее, добавила: «Нинон из Экс-ан-Прованса». Этого уточнения должно было хватить, чтобы оживить его воспоминания. Действительно, после процесса в парламенте Прованса, когда он окончательно выиграл тяжбу с графом де Лаблашем, Бомарше получил множество писем от женщин, одно из которых настолько поразило его, что он вступил в переписку с его отправительницей. Эпистолярный роман начался вот с этого послания, написанного в Эксе 1 декабря 1778 года:

«Сударь,

юная особа, изнемогающая от тяжести своего горя, ищет вашего участия. Ваши душевные качества, известные ей, служат ей порукой в том, что вы не осудите шаг, на который она осмелилась и который показался бы безрассудным, обратись она к кому-то другому, а не к вам… Я чувствую к вам какое-то необыкновенное доверие. Вам не стоит на это обижаться, мое сердце велит мне поступать так, как оно мне подсказывает. Оно говорит, что вы не откажете мне в помощи. Да, вы поможете мне, вы поддержите оскорбленную невинность, ведь у вас слава именно такого человека. Меня оставил мужчина, ради которого я пожертвовала своей честью; я оказалась жертвой соблазна, но отнюдь не предавалась греху. Плача, но не краснея, я признаю, что отдалась любви — чувству, а не пороку и распутству, которые стали обычным делом в наш распущенный век. Даже в объятиях своего возлюбленного я сожалела о содеянном. Но чем больше я оплакивала свою мучительную жертву, тем больше верила в то, что достойна уважения за совершенный поступок. Да, я осмеливаюсь говорить это, поскольку, даже предаваясь любви, сохранила чистоту своего сердца».

Эта незнакомка, зачитывавшаяся, видимо, «Новой Элоизой», чем-то напоминала Евгению, героиню первой пьесы Бомарше. Со все возрастающим интересом он продолжал читать письмо, в котором ему стремились доказать с помощью довольно откровенных подробностей, что чем больше влюбленная женщина отдавалась чувственному наслаждению, тем чище становилось ее сердце.

«Я долго боролась, — писала та, что назвалась Нинон, — но не смогла справиться с собой. Горькая утрата, постигшая меня, произошла пять лет назад. В течение пяти лет не видеть человека, которого обожаешь — это противоестественно. Я пользовалась уважением окружающих, но он лишил меня его. Мне всего семнадцать лет, а у меня уже загубленная репутация. Имея чистое сердце и честные помыслы, я буду всеми презираема. Я не могу смириться с этой мыслью, она убивает меня и лишает надежды. Нет, я не хочу быть жертвой обманщика, который оказался настолько подлым, что позволил себе растоптать такую любовь. Неблагодарный! Двенадцатилетней девочкой я влюбилась в него. Я его обожала. Я готова была отдать всю свою кровь до последней капли, лишь бы доставить ему удовольствие. Увы! Я чувствую, что он все еще очень дорог мне. Я не могу без него жить. Он должен стать моим супругом, и он им станет. Если бы я была свободной, я бы уже в этот момент находилась у подножия трона. Моя юность, мои несчастья, моя наружность — отнюдь не безобразная — все это вызвало бы участие ко мне, но, будучи, с позволения сказать, пленницей моих отца и матери, которые не спускают с меня глаз, я ничего не могу предпринять без их на то согласия. Боже сохрани меня от того, чтобы они узнали о моем любовном приключении! Тогда я погибла… Сударь! Помогите мне, протяните великодушно мне вашу руку, дайте надежду и утешение моей страдающей душе!.. Если вы соблаговолите помочь мне, я отдам вам все… Не покидайте меня, вручаю вам свою судьбу… Лишь вы один можете скрасить мое существование, которое опостылело мне из-за моих страданий. Если вы окажете мне милость и ответите на мое письмо, будьте любезны направить его г-ну Виталису, проживающему в Эксе на улице Гранд-Орлож, с пометкой: для мадемуазель Нинон».